вовеки. И если я обману своего государя, не учиню так, как обещал, и не погублю отравою Болотникова, да пойду к исповеди, и священник меня разрешит от этих клятв, и то священническое разрешение не должно иметь силы».

Фидлер долго читал эту страшную клятву, стараясь тщательно выговаривать трудные для него русские слова. Окончив, он передал свиток государю и указал на последнюю строку:

– Вот, – сказал он, – вот тут мое имя: «Фридрих Фидлер». Это я сам подписал свое имя, чтобы ты знал, что я – честный человек, сам дал тебе эта страшная клятва и буду верно держать та клятва.

Царь посмотрел на Воротынского.

Маленькие глазки царя радостно сверкнули.

– Это ты, князь Иван Михайлыч, хорошо написал. Такую клятву, надо быть, сдержит немец, – сказал он.

– Ведомо, сдержит, – подтвердил Воротынский.

– Ты вели ему тотчас сто рублев выдать, – продолжал царь, – и лошадь из моей конюшни, и гонец пусть его провожает до самого нашего войска. А князю Ивану Иванычу напиши, чтоб он его научил, как в Ивашкин стан пробраться. Ну, гляди, немец, коли сполнишь, вот при князе Иван Михайлыче говорю – поместье тебе дам и сто душ мужиков. Да триста рублев в год жалованья из моей казны.

Фидлер поклонился, и Воротынский торопливо увел его.

XI

Царские войска широким станом облегли стены Калуги, где укрепился Болотников со своим ополчением. Казаки отбили первые приступы, и теперь воеводы рассчитывали взять город измором, не тратя пороха.

От нечего делать стрельцы целыми днями переругивались с казаками, державшими караул на городских стенах.

– Эй, вы, калуцкие воры, примайте посла! – крикнули раз с поля, – из-за моря к вам посланный. Мотрите, не пальните, человек надобный, самому королю ответите.

– Нам что, не жалко, пущай идет. Только назад не пустим.

Когда вслед за тем из кучки стрельцов вышла нескладная фигура шведа, на валу раздался хохот.

– Эй, вы! Где вы этакого журавля пымали? – кричали казаки.

Поверх куцого кафтана на аптекаре был надет полушубок, а на ноги какой-то добрый человек дал ему стоптанные валенки. Но тулуп был ему короток, и выше валенок видны были тощие ноги. Он широко шагал, и полы тулупа взмахивали, точно крылья неуклюжей птицы.

– Журавель, а журавель! Отколь прилетел? Хошь пшена поклевать? – кричали со стен.

Не отвечая, аптекарь торопливо вошел в слегка приоткрывшиеся перед ним ворота.

Он очутился на занесенном снегом пустыре, где в беспорядке были раскиданы зарядные ящики с каменными ядрами, распряженные сани, занесенные снегом кучи мусора. Должно быть, раньше горожане сваливали сюда домашние отбросы. Несколько баб и сейчас вываливали в стороне бадьи с мусором. Городские ребятишки устроили себе здесь же снежную гору и с визгом и хохотом скатывались с нее, кто на облитых водой и заледеневших досочках, кто на обрывках войлока, а кто просто присев на корточки. Другие мальчишки облепили тучей кучку казаков, сменившихся с караула и с увлечением игравших в зернь.

Никому из караульных, видимо, не пришло в голову, что послы не приходят пешком в одиночку. Они только с веселым удивлением оглядывали неуклюжего аптекаря.

Фидлер тоже с удивлением оглядывался. Сделав несколько шагов по пустырю, он даже слегка попятился, точно не туда попал.

Караульные окружили его кучкой и пересмеивались.

– Это что там? – неопределенно махнул Фидлер вперед, где виднелись почерневшие домишки, а за ними кое-где высились золотые луковки городских церквей.

– Ты про чего это? – переспросил седобородый серьезный казак, должно быть, из мужиков. – Город там, Калуга. Аль не знаешь, куда пришел?

– А стан Иван Болотников где? – продолжал спрашивать аптекарь.

Казаки кругом засмеялись.

– А тут и стоим мы, в городу, стало быть, – пояснил тот же казак. – Кто к себе кого пустил. Я вон неподалеку стою. В той вон избе, с краю. Вон и баба моя вышла с ведром, хозяйка, стало быть. Вишь, девчонка за подол держится, – словоохотливо объяснял казак.

– Девчонка? – переспросил Фидлер. – Твоя дочка?

Казаки кругом еще громче захохотали.

– Кирюха, ты, гляди, дочку завел. Ишь, прыткий какой! – крикнул кто-то.

Но седобородый казак сердито отмахнулся и опять обратился к аптекарю.

– Вишь ты, беспонятный какой. Пошто моя дочка? Бабы, мол, той, у кого я стою, с той избы хозяйки. Ейная мол, девчонка. Трое у ней – дочка, да вон двое мальчишек с горы катаются.

– А ты казак? – продолжал спрашивать Фидлер.

– Казак, – с гордостью произнес седобородый. – Сам-то я по себе холоп был князя Воротынского.

– Воротынского? – переспросил Фидлер.

– Кокарева мы спервоначалу были, – охотно пояснил мужик. – А Воротынский князь неподалеку там живет, в Княгинине. Ну, и купил он нас, двадцать семей мужиков купил, на своз.

– Как? Кого купил? Не понимай я, – спросил Фидлер. – Какой воз купил?

– Зачем воз? – удивился казак. – Мужиков, говорю, купил двадцать семей на своз. Чтобы, значит, в его вотчину перегнать.

Аптекарь смотрел, широко раскрыв сумрачные глаза. Он не выезжал из Москвы и первый раз встретил деревенского мужика.

– А ты не хотел от того Кокарев уходить и у Воротынского служить? – спросил он казака.

– Вестимо, не хотел, – ответил словоохотливый мужик. – У Кокарева-то мы ничего жили, справно. А у Воротынского управитель чистый зверь вышел.

– Ну, ну, – понукал Фидлер, – говори, почему зверь?

– Да как же, – охотно продолжал мужик, не замечая, что остальные казаки, толпившиеся вокруг, постепенно разошлись. – Бабу мою в огород гонял полоть, как на сносях была. Скинула она мертвенького, да и сама померла. Бабы-то не стало, дак он девчонку почал гонять, по двенадцатому году. Вовсе загонял. А малые ребята одни оставались. На пахоте я был, мальчонку по второму году свинья загрызла. Ну, я поглядел, поглядел, да и ударился в бега, на Северскую Украйну. Не словили, слава господу. А там в казаки взяли. А там как раз… – Только тут он заметил, что все казаки разошлись, – должно быть, они не первый раз слушали его рассказ, – и он остался один с аптекарем.

Он смущенно замолчал. Но Фидлер окликнул его:

– Ну, говори, что потом был?

– Да вот, сказываю, немного я и послужил казаком, а тут как раз слышу я: Дмитрий царь – вот что Шуйский убить хотел – сбежал с Москвы и войско набирает вновь на Шуйского итти. Вперед прислал воеводу своего, Болотникова, Иван Исаича, и всем холопам тот царь Дмитрий волю дает. Как я прослышал про то, так и говорю: «Идем, братцы, за тем Болотниковым, – может, он нам, холопам, волю даст. Воротынскому, дьяволу, руки укоротит». Коли воля, – сразу оживившись, продолжал он, – я тотчас домой ворочусь, к себе, на Имжу. Може, изба-то моя цела там? – Он вопросительно посмотрел на