сядет, первым же указом холопам волю даст. Чуешь? Стало быть, нам одно – Ваську согнать и Дмитрию Иванычу дорогу открыть… И не то еще, что обещался мне, – прибавил, помолчав, Болотников. – Увидает же он, что мужики да казаки путь ему проложили, кровь за него проливали, с Шуйским да с боярами за него бились. Кабы не мы, не казаки да не мужики, не пустили бы его бояре на Москву. Им свой царь повадней. Небось, Грозный царь потачки им не давал. А ноне при Василье ишь власть какую забрали. Да погоди! Мы им руки укоротим! Не станут больше над холопами измываться. Дмитрий Иваныч из нашей воли не выступит. Хоть все головы сложим, а посадим Дмитрия и волю добудем! Так, что ли, Михайла?

Михайла восторженно смотрел на Болотникова.

– Добудем, Иван Исаич! – крикнул он. – За волю всяк голову сложит. Веди лишь! С тобой как не добыть!

– А какая у нас тогда жизнь будет, Михайла! – Глаза у Болотникова сверкали, голос звучал ясно и звонко. Оба они совершенно забыли про аптекаря, сидевшего не шевелясь над своей плошкой. – Все вольные станут. Каждый на себя работать будет, не на боярина. И приказным царь не велит народ теснить. За такую жизнь и голову сложить не жаль!

Михайла вскочил и возбужденно прошелся по комнате. Ему хотелось сейчас же бежать куда-то, сделать что-то, чтоб только скорей настала такая жизнь.

– Ты со своими мужиками поговори, Михайла, – сказал Болотников спокойнее. – Они тебя слушают. Пусть малость потерпят. Не так долго. А мне тотчас итти надо. Я московским гостям угощенье придумал. Не говорил еще я тебе. Только Печерица знает. Не обрадуются.

Болотников встал, и только тут на глаза ему попался аптекарь.

– Эх, Фридрих Карлович, – так тебя, кажись, звать? – прости ты меня. Позабыл я про тебя. А сейчас недосуг. Приходи ужо вечером с Михайлой, ужинать станем, ты и расскажешь нам, с чем пришел. Уведи его к себе, Михайла. Пускай отдохнет покуда.

Фидлер поднялся из-за стола совершенно оторопевший. Он так и не улучил минуты выполнить то, за чем был прислан. Но не это его смущало. Болотников звал его ужинать, можно было исправить свою ошибку. Но ошибка ли это? В голове у него все перепуталось.

Михайла дернул его за рукав и звал с собой. Болотников уже накинул тулуп и, захватив шапку, быстро вышел из избы. Фидлер, не слушая, что ему говорит Михайла, пошел за ним. Они перешли сени и вошли в другую горницу.

На лавке под окном сидели два седобородых мужика и плели лапти.

– Вот, Михалка, – сказал один, – кругом сторожат те-то, черти. А ноне вон мужик на базар приехал, я у него лыко купил. Лапти-то у нас вовсе обтрепались. Вот мы с Нефёдом, покуда не на карауле, и сплетем для всех. Ладно, что ль?

– На что лучше, Ерёма, – ответил Михайла. – А я было хотел Иван Исаичу поговорить. Може, валенки бы вам выдали.

– Узнавал я, – отозвался Ерёма. – Нет у их у самих. Коли найдется, бери себе. Ты с им повсюду ходишь. А нам и в лаптях ништо… А это кто ж такой будет? – спросил Ерема, удивленно глядя на Фидлера.

– Немец. К Иван Исаичу пришел… Ну, полезай на печку, – обратился Михайла к Фидлеру. – Погрейся да и сосни после обеда. Как Иван Исаич придет, я тебя побужу.

– А ты Болотников давно знаешь? – спросил Фидлер, не отвечая на его предложение.

– Да не так чтоб сильно давно. С Коломенского. Туда мы к ему пришли, вместе под Москву ходили.

– А зачем ты с ним ходил?

– Чудно́й ты. Аль не слыхал, что он за столом говорил? За волю он поднялся, чтоб холопам всем волю дать. Шуйского того бояре посадили. Он им и мирволит, а Дмитрий Иваныч, тот волю нам, холопам, дать сулит. Иван Исаича вперед себя прислал. Шуйский-то его пуще огня боится.

Фидлер невольно кивнул.

– Они там, черти, листы, что Иван Исаич шлет холопам да простому народу, хватают да жгут, никому честь не дают. А сами про Иван Исаича невесть чего плетут, пугают дураков. Ну, да таких дураков, что боярам верят, немного, чай, осталось. Смекнут, где правда. Ну, ложись, Фридрих Карлович, полезай на печь, а я тут на лавке прилягу.

Фидлер покорно полез на печь, хоть и не надеялся заснуть. Очень уж много разного слышал он за сегодняшний день. В голове все кругом шло. То отец вдруг вспомнится – старый, больной. То Болотников с ясными глазами. И ведь что говорил-то он! За весь бедный народ воюет… А клятва как же?.. И писал-то ее Воротынский, что всех до смерти мучит… Что ж ему-то делать? Что делать? Он ворочался на кирпичной лежанке, но сон не хотел над ним сжалиться. И вдруг точно что-то открылось перед ним. Он даже приподнялся и прошептал: «Ну да, конечно, так и сделаю». И сразу же голова его упала на жесткое изголовье, и он крепко заснул.

Когда Михайла пришел звать его ужинать, он спал как убитый.

– Вставай, Фридрих Карлович, Иван Исаич воротился, велел тебя привесть, – сказал Михайла.

Фидлер быстро соскочил на пол.

– Видно, хорошо выспался, – сказал, посмотрев на него, Михайла. – Ишь, глаза ясные стали. А то и не смотрели вовсе.

Фидлер только усмехнулся и решительными шагами пошел за Михайлой.

Болотников уже сидел за столом, когда они вошли.

– Идите скорей, – весело заговорил он, – проголодался я. Зато и гостям закуску припас. Они там – видал, Михайла? – какую туру приготовили? Хотят к самым стенам подкатить да оттуда стрелять. А вот поглядишь нынче ночью, как я их отпотчую. Ну, садись, Фридрих Карлович, рассказывай, за каким ты делом к нам пришел.

Фидлер, только что севший на скамью против Болотникова, вдруг встал, посмотрел прямо ему в глаза, вытащил из-за пазухи большой кошель, положил его на стол и заговорил, не сводя глаз с Болотникова:

– Сейчас я тебе всё говорить буду, зачем я к тебе пришел. Погоди только.

Он развязал кошель, вынул из него бумажный пакетик, потом достал порядочный кожаный мешочек и положил и то и другое на стол.

– Вот гляди, – сказал он, взяв в руку пакетик, – это самый страшный яд.

Михайла привскочил и схватил Фидлера за руку.

– Яд! – крикнул он. – Это на кого ж?

– Молчи ты, – остановил его Болотников. – Не мешай, дай ему сказать.

– Это на него яд, – сказал Фидлер, показывая рукой на Болотникова, – я хотел за обедом его отравить.

– Ах ты сволочь! – яростно крикнул Михайла, замахнувшись на него кулаком. – Тебя