Потому что он тоже был ее ребенком.

И он был жив.

И она была нужна ему, ему нужна была его мать. В те дни, когда ему снились кошмары, в те дни, когда отец не удостаивал его даже быстрым, ничего не значащим взглядом, погруженный в дела, в те дни, когда ему не удавалось доказать, что без своей фамилии, титула, без незримой, внушающей страх и трепет тени его предков за спиной — он чего-то стоит.

Ему тяжело давалась дружба.

Единственным человеком, который мог понять всю тяжесть навалившихся на его плечи ожиданий, был цесаревич Иларион. И Гордею Змееву хотелось бы сказать, что это он не позволил их дружбе расцвести, задушив ее, наступив на нее тяжелым сапогом, как наступают на одуванчики, пробивающиеся даже сквозь тяжелые толстые плиты мощеных дорожек, что это ему была отвратительна мысль водиться с человеком, который ничего не сделал для того, чтобы уберечь его сестру, свою невесту, которому хватило наглости заявить, что проклятые Хилковы не заслуживали того, чтобы их имя мешали с грязью все, кому не лень, уж по крайней мере этого не заслуживала его прекрасная тетя и пропавший двоюродный брат — это было настолько далеко от истины, что при взгляде на это расстояние у Гордея начинала кружиться голова.

Потому что это Иларион шарахался от него как от прокаженного.

Игнорировал письма.

Прятался во время официальных визитов во дворец.

И, если им все же некуда было деваться друг от друга, если приходилось сталкиваться нос к носу, Иларион смотрел на Гордея так, словно это Гордей подвел его. Разочаровал так сильно, что дальше было просто некуда. Словно это он ничего не сделал для того, чтобы защитить Надю.

Это было просто смехотворно!

Ему тяжело давался контроль над магией.

Он практически не справлялся с гневом, рвущимся из его груди, когда речь заходила о предсказаниях.

Всякий раз переворачивая вверх дном лавку очередного прорицателя, возомнившего о себе слишком много, Гордей ждал. Ждал, что отец заметит и хотя бы отругает его. Ждал, что его мать очнется, вырвется из плена собственного сознания и поймет, что ей все еще есть ради чего оставаться в этом мире, вместо того чтобы сбегать в мир иллюзий. Ждал, когда недовольство придворных достигнет своего апогея. Ждал, что Иларион, да пусть хоть сам император, скажет ему — хватит.

Он складывал руки за спиной и ждал.

Но ничего не происходило.

Его мягко журили наставники.

Нянечки кудахтали как курицы.

Дети других придворных заглядывали ему в рот и хлопали в ладоши, предлагая в следующий раз рассчитывать на их помощь и участие.

Его сестра влепила бы ему пощечину за то, каким невыносимым он рос.

Для него она навсегда осталась семилетней. Нежной и тихой девочкой в светло-розовом платье. Гордей помнил, как она раскачивалась на качелях, попутно отчитывая его за то, что он снова сбежал от наставников и вовремя не пришел к завтраку.

Если бы он не сбежал хотя бы в тот раз, возможно, сейчас она бы все еще была рядом с ним.

Но ее здесь не было.

Зато был Лукьян Хилков, вылезший из какой-то дыры с непоколебимой уверенностью, что ему все вокруг должны. Отказавшийся испытывать даже крохи вины за то, что сотворила его семья.

Поначалу Гордей не понял кто он. Он в который раз досыта наелся недовольными взглядами Илариона, отправил приставленного к нему наставника в долгое и увлекательное путешествие и вылетел из дворца подобно стреле, выпущенной дрожащими руками. Он не знал, куда собирался пойти, лишь бы куда подальше.

Он увидел его возле ворот, молча слушающего унизительную отповедь стражника, и Гордею стало жаль его.

Он ничего не мог. Он был просто ребенком, но как у наследника Змеевых у него была власть вмешаться в эту нелепую ситуацию.

— Это я позвал его!

Гордей протянул руку помощи.

Хилков принял ее.

И именно поэтому Гордей так ненавидел его.

Потому что он был живым напоминанием о том, из-за чего он потерял сестру и почему вся его жизнь превратилась в нескончаемую сплетню высшего общества. И потому что при первой встрече, когда не было ни имени, ни слов, ни истории, Гордею он понравился.

Лукьян Хилков выглядел настолько спокойным, словно ничто на свете не могло поколебать его уверенности, и именно этого Гордею не хватало. Он посмотрел на него и подумал, что судьба наконец-то послала ему что-то хорошее. Друга, на которого он мог бы положиться.

А она просто посмеялась над ним.

Именно поэтому позднее в военном лагере, куда император пригласил всех будущих глав влиятельных и знаменитых семей, он сцепился с Платоном Флорианским.

Потому что Платон тоже выглядел другом, от которого Гордей бы не отказался, несмотря на его бесконечную клоунаду и наплевательское отношение к манерам. Гордей видел, что и Иларион тянулся к нему. Каждый раз он протягивал руку и казался мало расстроенным даже тогда, когда эта рука была насмешливо отброшена.

И потому что у Платона Флорианского была сестра, о которой он буквально не затыкался.

Дафна то, Дафна се.

— Такая прекрасная девушка не заинтересована в том, чтобы стать нашей следующей императрицей? — весело отметил Иларион. — Могу я передать письмо через тебя?

— Через камин передай.

— Так сгорит же.

— Вот именно, — мрачно согласился Платон. — Ты меня сейчас вообще не обрадовал. Будущей императрицей? Это твоей невестой что ли? Так себе перспектива, они же у тебя дохнут как мухи, Змеев не даст соврать. Так, Змеев?

— Ну знае- Эй, да стойте! Кто-нибудь, помогите мне их разнять!

Какая наглость!

Да как можно было сравнивать Надю и эту девицу!

Гордей никогда не видел ту Дафну, но был уверен, что она такая же как и все остальные. Тошнотворно наивная, глупая, жеманная, не способная на что-то большее, кроме зависти к подружке, у которой платье ярче, заискивающе улыбающаяся на балах в ожидании приглашения.

До самой Церемонии посвящения в Императорской академии.

Пока он не встретил Дафну Флорианскую.

В ней и в самом деле не было ничего особенного. Не высокая, не слишком выделяющаяся броской внешностью или вычурностью платья. Несмотря на светлые волосы она не была ярким пятном в бальном зале, цвет ее волос был приглушенным, мягким, как огни свечей. И Гордей впервые с тех пор, как много лет назад дядя положил руку ему на плечо и сообщил ужасные новости, ощутил какое-то внутреннее умиротворение.

Дафна Флорианская посмотрела на него как на таракана по ошибке