камнями внутрь. Как правило, он ходил в форме и настаивал, чтобы офицеры следовали его примеру. Это требование было крайне непопулярным, поскольку ограничивало возможность участия в тайных делах. Когда до кайзера доходили слухи, что кто-то из офицеров отправился в сомнительное общество в гражданской одежде, он помещал виновных под домашний арест на две недели. Однако после похорон бабушки кайзер вернулся в состояние англофильской эйфории и на время принял английскую практику ношения простой штатской одежды. Время от времени он возобновлял ее вплоть до войны. Между тем у него были собственные понятия о простой штатской одежде, которые не ограничивались браслетами и бриллиантовыми булавками для галстуков. Он мог явиться на неформальное чаепитие в строгой вечерней рубашке под зеленым мундиром с золотыми галунами, или на ужин в таком же мундире и бриджах до колен. Его костюм должен был быть удобным для одновременного ношения орденов Черного орла, Подвязки и Золотого руна. Не зря же он был потомком человека, опоздавшего на сражение под Лейпцигом, потому что никак не мог решить, какую форму надеть, русскую или прусскую, и другого, часто ужинавшего в короне. Его не миновала распространенная болезнь королевских особ – придирчивость к одежде. В первые шестнадцать лет своего правления он менял фасоны армейских форм тридцать семь раз. История о том, что он надел форму адмирала флота на представление «Летучего голландца», возможно, шутка, однако точно известно, что он явился на ужин в берлинский автоклуб, надев форму генерала инженерных войск. Гольштейн как-то заметил, что кайзер имеет «больше театральных склонностей, чем политических», и это неудивительно.

Перед приходом Вильгельма к власти Эйленбург сказал, что «его безыскусность и незаинтересованное дружелюбие придают ему какое-то особенное волнующее очарование; он из тех людей, которые инстинктивно вызывают симпатию к себе». Многие говорили о его способности нравиться, в том числе королева Мария, хотя королева Александра считала его глупцом. Говорят, у него был особый дар: люди, с которыми он беседовал, всегда старались показать себя с самой лучшей стороны, а он давал понять, что они безраздельно владеют его вниманием, – но только если он находил их приятными. Медлительные, скованные или слишком серьезные люди действовали ему на нервы. Он был отличным собеседником и имел некий магнетический дар – умел убедить людей в чем угодно, вопреки их принципам. А.Дж. Бальфур утверждал, что Вильгельм II и Георг V были единственными королевскими особами, с которыми он мог говорить, как человек с человеком. Гольштейн после их встречи назвал кайзера великим художником беседы.

На фоне домашнего круга он здорово выигрывал. Дона не одобряла, если ее придворные дамы имели свой взгляд на общественные дела и обсуждали их. «Диспуты и споры – до боли частая необходимость существования. Зачем вести их, когда нет нужды?» Следовательно, беседы за ее столом обычно велись вяло и сводились к банальностям, если их не поддерживал хозяин дома. Жизнь в Потсдаме была «домашней и уютной» (возможно, по этой причине Вильгельм проводил так много времени в разъездах). После ужина императрица вместе со своими дамами сидела в гостиной с вышивкой или шитьем. Монотонность сглаживал только кайзер, читавший вслух.

«Последнее, что делал кайзер накануне вечером, – это читал нам статью из английского журнала о новой теории происхождения мира. Это длилось до полуночи… Его интерес к таким вещам удивителен. Пока он читал и давал свои комментарии, создавалось впечатление, что он жил только ради этой новой идеи».

«По вечерам мы разговаривали – или говорил кайзер. Я никогда не встречала человека, способного запомнить миллион вещей сразу, даже ирландские истории, которые, я думаю, он слышал в Англии, были пересказаны нам на немецком. Рассказывая, он исполнял роли; как-то вечером его представление длилось с одиннадцати часов до четверти первого».

У него было сильное, но своеобразное чувство юмора, и много непонимания было вызвано тем, что более медлительные члены его свиты попросту не понимали, что их дразнят. Однажды, во время беседы с тремя из них, Вильгельм заметил на ковре сигарный пепел. «Конечно, – сказал он, – это я должен терпеть от моих придворных. Вместо того чтобы беречь мою собственность, они портят ее больше, чем кто-нибудь другой. Я вас научу, – заявил он, потрясая пальцем перед носом одного из них, – вести себя должным образом». На следующий день придворный попытался объяснить, что не имеет никакого отношения к пеплу. На это Вильгельм заявил, что понятия не имеет, о чем он говорит. Когда одна американка сказала ему, что он может рассчитывать на хороший прием в Париже, если вернет Эльзас и Лотарингию, он воскликнул: «Боже мой, мне это и в голову не пришло». Младший Мольтке называл себя «меньшим мыслителем» (Denker), чем его дядя. Однажды при дворе появился производитель сигар по имени Юлиус Денкер, и с тех пор кайзер постоянно беспокоил генерала, называя его Юлиус. Как-то раз, когда кайзер весь день охотился, а в министерстве иностранных дел его ждало важное сообщение, офицер связи с трудом поймал его в промежутке между ванной и чаем. Вильгельм прочитал сообщение, но сказал: «Это не по правилам придворного этикета – устраивать засаду на германского императора». В конце войны, путешествуя на Балканы со своим штабом, он удалился спать рано. Все остальные остались в вагоне-ресторане, где пили шампанское. Спустя полчаса он открыл дверь и спросил, сделав вид, что до крайности потрясен:

– Как? Вы еще здесь?

Далее последовала реплика адъютанта:

– Да, ваше величество, нам здесь так понравилось, что мы решили еще немного посидеть.

– А что вы пьете?

– Морскую воду, ваше величество. Она полезна для конституции.

– Ну, если только морскую воду, тогда ладно. Надеюсь, она принесет вам пользу.

Сразу после «черного дня» германской армии в августе 1918 года он провел вечер, читая статью о расшифровке хеттской письменности. Когда кто-то осмелился предположить, что на данный момент есть более важные вопросы, требующие обсуждения, кайзер объявил: «Если бы мир лучше знал хеттов, Франция и Англия знали бы, что опасность всегда приходит с востока, они не вступили бы в союз с Россией и никогда не оказались бы в ситуации, приведшей к войне». Когда доктор сказал ему, что у него всего лишь небольшая простуда, он возмутился: «Нет, это большая простуда. Все, что связано со мной, должно быть большим».

Истина заключается в том, что, имея цепкую память и очень быстрый ум, он мог запросто заткнуть за пояс большинство людей, с которыми имел дело. Он превосходно суммировал результаты долгих и трудных совещаний. Он свободно говорил, без подготовки и записей. Его интересы и знания были чрезвычайно широки. Он был в хороших отношениях с классицистами, такими как Моммзен