Поэтому не следует упоминать о личностях, но Вильгельму необходимо всеми силами навязывать политику, рассчитанную на провоцирование столкновений. Утверждали, что кайзер обещал дать старику шесть месяцев, после чего возьмет всю власть на себя. «Кройццайтунг» старательно разжигала пламя недовольства, и, хотя в апреле 1889 года Бисмарк заставил кайзера убрать Стекера из политики, он отсек только одну голову гидре, противостоявшей ему. На взгляды христианских социалистов постоянно влияли Хинцпетер и другие теоретики. Вальдерзее, ставший к этому времени начальником Генерального штаба, изображал ужас перед неминуемым нападением русских и подвергал сомнению отказ Бисмарка рассмотреть перспективу превентивной войны. Он даже позволил себе насмешливо заявить, что, если бы у Фридриха Великого был такой канцлер, он не был бы великим. Его супруге не терпелось увидеть мужа канцлером. Гольштейн, чиновник министерства иностранных дел, стоявший за сценой всех событий там, тоже терял терпение из-за России. Ее политика была выше его понимания. Новый родственник кайзера, которым он обзавелся в результате брака, великий герцог Фридрих Баденский, через своего берлинского представителя называл Бисмарка реакционером. Иоганн Микель, лидер национал-либералов, видел в лице молодого, энергичного и талантливого правителя человека, способного сплотить вокруг себя всех тех, кто надеялся избежать революции путем умеренных реформ. Когда в действие пришли такие силы, следовало ожидать серьезного столкновения.

Видя, как на горизонте собираются грозовые тучи, Бисмарк в январе 1889 года написал лорду Солсбери письмо с предложением англо-германского оборонительного союза против Франции. «Всю жизнь я симпатизировал Англии и ее жителям (возможно, он вспомнил мисс Рассел, на которой в далеком прошлом почти женился), – писал он, – и сейчас я в некоторые моменты думаю, что ничего не изменилось». Один из таких моментов наступил в 1879 году, когда он помахал тузом союза перед глазами Дизраэли и вернул его в рукав, когда провернул такой же трюк с австрийским договором. С тех пор страх перед английским либерализмом в германской политике заставлял его соблюдать дистанцию, а когда Солсбери занял место Гладстона, а Вильгельм – его отца, идея снова стала казаться привлекательной. Соглашение с Англией, изолировавшее Францию, стало бы краеугольным камнем его постройки. Только Солсбери описывал британскую внешнюю политику как медленно дрейфующую вниз по течению, иногда отталкиваясь дипломатическими баграми, чтобы избежать столкновения. Такая очевидная недооценка, по крайней мере, указывает на нерасположен-ность к спешке, и Солсбери в тот момент ничего не искал. Он отметил, что союз, чтобы обладать силой, должен иметь парламентскую санкцию, которой в сложившейся ситуации едва ли следовало ожидать. Поэтому сделал вид, что хотя он лично приветствует идею, но все равно ничего не может сделать, разве что оставить ее на столе для возможного последующего обсуждения. Это объяснение скрывало сомнение относительно того, действительно ли Германии нужна помощь против Франции. Союз против России – другой разговор, но его Бисмарк предложить не мог.

Осенью в Берлин прибыл царь, и Бисмарк не только вернулся по этому случаю в город, но и посетил гала-представление в Рейнгольде. Царь предложил Бисмарку сесть, в то время как сам остался стоять, но также поинтересовался, в состоянии ли старый канцлер занимать свою должность. Ответ был получен в первые месяцы нового года, когда имело место фундаментальное столкновение личностей и методов между кайзером и канцлером.

Когда тридцатью пятью годами позже кайзер начал писать мемуары, он приписал тот спор почти исключительно разногласиям по вопросу социального законодательства. Несомненно, это был первый пункт и один из самых главных. Вильгельм годом раньше добился личного успеха в подавлении забастовки, использовав гневный тон с владельцами рурских угольных шахт, а с шахтерами – тон доброго дядюшки. Теперь он жаждал видеть германское трудовое законодательство реформированным. Бисмарк ничего не мог сделать. Явная неудача его планов введения социального страхования, которое должно было примирить рабочих с режимом, вселило в него скепсис по поводу возможного достижения результатов добротой. Он всегда считал неприемлемым регулирование условий труда законами, и отсталость германского законодательства в этом направлении находилась в выраженном контрасте с его передовым характером, там, где касалось страхования. Презирая людей, испытывавших, как он считал, «головокружение от гуманизма», он прибег к старой отговорке, якобы ограничение времени, в течение которого мужчины и женщины могут работать, есть вмешательство в их личную свободу. Он сначала отказался издать декрет, которого хотел Вильгельм, и, когда кайзер стал настаивать, составил его проект таким образом, что он предусматривал намного большие надежды, чем кто бы то ни было был готов удовлетворить; затем он отказался завизировать декрет, и он был опубликован за одной подписью императора. Он плел интриги с иностранными дипломатами, имея целью блокировать желание кайзера созвать Международный конгресс труда – это была своего рода подрывная деятельность, о которой, разумеется, узнал кайзер. Когда конгресс тем не менее собрался, канцлер постарался лишить его всего – помещений, секретарей и даже канцтоваров. Кайзер в ответ упорно утверждал, что большинство революций произошло из-за того, что реформы не были проведены вовремя. Сказалось материнское влияние: чтобы доказать неправоту Германии, он приводил английские примеры, хотя его аргументы были скорее изобретательными, чем правильными. Можно с уверенностью утверждать, что в целом отношение Вильгельма предполагало больше возможностей для прогресса, чем категорический отказ Бисмарка идти на какие-либо уступки. Рабочие, уровень жизни которых повышался, подошли к моменту, когда они были готовы поменять догму на практику, что доказало ревизионистское движение в социалистической партии. Законы о социальном страховании оказали влияние, но должно было пройти время, чтобы оно стало очевидным. Если бы правительство смогло показать, что оно занято не только интересами имущих классов, оно могло бы заручиться растущей поддержкой рабочего класса, и многих последующих проблем удалось бы избежать. К сожалению, Вильгельм, вступив в бой с Бисмарком по этому вопросу, впоследствии занял позицию Бисмарка, устав от добропорядочности.

Тесно связанной с этим вопросом была проблема антисоциалистического законодательства, которое должно было возобновиться. Бисмарк, возможно, мог обеспечить его бессрочное продление, если бы был готов к компромиссу. Непопулярный параграф давал полиции право выдворять агитаторов с избранной ими территории для деятельности, что дало ненамеренный эффект – распространение их подрывных взглядов еще шире по всей Германии. Бисмарк настоял на сохранении этого пункта, хотя при этом он вбивал клин между консерваторами, которые его поддерживали, и либералами и центристами, выступавшими против. «Если закон не будет принят, – настаивал он, – нам придется обходиться без него и позволить заработкам расти. Это может привести к вооруженному столкновению». Бисмарк вернулся к своей прежней тактике провоцирования кризиса, чтобы доказать свою незаменимость. Ее цинизм очевиден.

Вопрос, который мог гарантированно вызвать большой политический конфликт, – армейское законодательство, и Бисмарк в должное время предложил, что, хотя