и Виламовиц, теологами, такими как Гарнак, учеными Кохом и Рентгеном. Он основал Общество кайзера Вильгельма для стимулирования научных исследований и провел разумные реформы образования. Как и пристало сыну человека, ответственного за раскопки Гермеса Праксителя, археология была страстью кайзера. Он читал лекции членам рейхстага о развитии военно-морского флота в разных странах и публиковал статьи о военно-морской стратегии под псевдонимом. Отличный яхтсмен, он давал адмиралтейству инструкции по поводу строительства кораблей, и квалифицированный судья назвал его «лучшим кавалерийским командиром в германской армии». Он давал Берти и Ники советы, как выигрывать войны. Под руководством Эйленбурга кайзер стал композитором. Ему не понравился темп, в котором кавалерийский оркестр играл Funiculi, funicula[14], и он взял дирижерскую палочку, чтобы показать, как ее исполняют в Италии. Это ему так понравилось, что он, как Гиппоклайд, продолжал дирижировать весь вечер. На музыкальном фестивале он установил закон, как сочинять для хора мужских голосов. Привел в изумление военно-морского министра своими знаниями о нибелунгах (можно предположить, что интендант императорских театров также был потрясен его знаниями о военно-морских делах). Кайзер делал наброски и давал подробные указания художникам о картинах, которые хотел видеть написанными, пусть даже не выполнял всю работу сам. Приобрело известность аллегорическое изображение Желтой угрозы с подписью «Народы Европы, защищайте свои самые священные владения», копии которого раздавались всем и каждому. Он спроектировал часовню для одного из своих замков, модифицировал архитектурные планы центрального железнодорожного вокзала в Альтоне и центрального почтового отделения в Мемеле. Он лично выбирал статуи прусских принцев и великих людей, которые, согласно Бюлову, были установлены на пути в берлинский Тиргартен, где производили огромное впечатление на посетителей. Вид гипсовых слепков этих или других статуй подвиг его на 90-минутную лекцию о происхождении, развитии и упадке доспехов, основанную на книге, которую он недавно прочитал. Он охотно поднимался на кафедру во время воскресных служб на своей яхте. Даже предложил кёльнскому консулу писать название города начиная с буквы «С», а не «К». Любое дело начинал с энтузиазмом, который, по словам еженедельника «Ньюйоркер», его двор был вынужден разделять. «Мы выехали во Франкфурт на рассвете, – писал Валентини, – чтобы посетить соревнования каких-то хоров. Пугающий опыт для немузыкальных людей, но кайзер воспылал к нему интересом и не уходил с десяти утра до шести вечера. „Мы слушали одну и ту же песню раз тридцать“, – жаловалась утомленная императрица».

И все же способность кайзера быстро схватывать вкупе с его энергией и нетерпеливостью была скорее источником неприятностей, чем полезным качеством.

«Необходимо уметь ждать. Это умение его величеству недоступно».

«Диктаторские тенденции его величества… не сопровождаются серьезным исследованием фактов. Он просто убеждает себя, что прав. Все, кто имеет такое же мнение, считаются авторитетами, а все остальные позволили себя провести».

«Кайзер все еще [1903] демонстрирует юношескую свежесть, способность моментально ухватить суть проблемы, личное мужество, уверенность в своей правоте и способностях. Эти качества, хотя и могут считаться ценными в монархе, к сожалению, перевешиваются его отказом сконцентрироваться и проникнуть вглубь проблемы, а также его почти патологическим желанием принимать немедленные решения обо всем, не консультируясь с советниками, отсутствием чувства меры и настоящей политической прозорливости».

«Вильгельм II хочет блистать, делать и решать все самостоятельно. Но то, что он хочет делать, к несчастью, зачастую неверно».

На долю военно-морских штабистов выпала незавидная задача объяснить кайзеру, что корабль, который он спроектировал, может делать все, что угодно, но не плавать. Встав за штурвал своей яхты, он столкнулся с буйком, отмечавшим финишную линию, и был дисквалифицирован. Результаты его блестящих идей относительно победы в бурской войне были в высшей степени неприятны. Он был вынужден признаться Холдейну, когда они стали обсуждать военную организацию, что никогда глубоко не вникал в проблему.

«Привычка кайзера критиковать после военного парада, когда он произносил речь перед собравшимися генералами, указывая им, что правильно, а что нет, высмеивалась в военных кругах.

В его командовании армией и флотом присутствует беспокоящий элемент дилетантизма. Он намного меньше солдат, чем его дед, и ему не хватает уравновешенности, которую может дать только практичная тяжелая работа. Однако он убежден, что обладает не только этим качеством, но и является прирожденным лидером».

Структура его века является олицетворением безвкусной экстравагантности (хотя, следует быть справедливым, не только в Германии), и скульптурные изображения в Тиргартене – один из аспектов военного ущерба, который никто и не думал возмещать. Кайзер сообщил королю Эдуарду, что автомобили ездят лучше всего на картофельном спирте, и даже послал несколько образцов в Англию для демонстрации. Даже когда играл в скат[15], он обычно проигрывал. В 1891 году его только с большим трудом отговорили от замены посла в Париже генералом, после того как до него дошла неправдоподобная история о французских военных приготовлениях, придуманная бывшим военным атташе, который хотел вернуть должность. Ее поведали два американских продавца военного снаряжения и итальянский спекулянт на парижской фондовой бирже.

Вильгельм легко говорил по любым вопросам. Каприви однажды принял некоего капитана Нацмера, который сказал, что накануне был принят императором и назначен губернатором Камеруна. Сначала его слова сочли бредом, но впоследствии выяснилось, что капитан находился в здравом уме и твердой памяти. Во время средиземноморского круиза кто-то из свиты подслушал, как кайзер конфиденциально беседует с неустановленным третьим лицом. Испугавшись, что его заметят подслушивающим, придворный спросил матроса, кто этот человек. Тот ответил, что это лоцман, которого взяли на борт в Бари. Случайное слово, сказанное Вильгельмом во время военной аудиенции, позволило болгарам утверждать, что им обещана вся Добруджа, лишив германскую дипломатию важного аргумента в споре.

«Хотелось бы, – писал британский посол, – иметь шанс закончить ответ или высказать довод, но лично у меня такого не было. Бурная ремарка или несколько, моментальный поток слов, и, прежде чем у его собеседника появится шанс хотя бы начать ответ, его величество уже беседует с кем-то еще».

Он по складу характера не мог удержаться и не высказать то, что пришло ему в голову, если считал, что это поможет добиться того, что он желал в данный момент. При этом не важно, кем он был в данный момент – великодушным деспотом, изменчивым мыслителем, умелым дипломатом или бескомпромиссным лидером. «Когда пьеса начиналась, в нем пробуждался актер, и он ослаблял нервозность словами». В результате карьера Вильгельма стала серией того, что один из его придворных назвал «ораторским сходом с рельсов».

«Кайзер, – писал Гольштейн, – имел неудачную привычку говорить тем быстрее и неосторожнее, чем больше интересовало его дело. И так случалось, что он брал на себя обязательства, или, по крайней мере, придворные убеждали, что он взял на себя обязательства, еще