– Разве что в старости, – небрежно отмахнулся Диоклет, хотя было видно, что он польщён. – Я предпочёл бы, чтобы не я писал о чужих подвигах, а другие о моих.

– Ну и напрасно. Насчёт деяний великих героев, даже их внуки уже сомневаются, что было на самом деле, а что приврали, но в существовании тех, кто воспел эти самые деяния никаких сомнений нет. Готов спорить, через тысячу лет люди будут думать, что иуллы, автарки, мегадевки, клеоны и прочие никогда не существовали, а если и существовали, то всё было совсем не так, а вот творения поэтов переживут своих создателей и будут свидетелями их славы даже через тысячу лет!

– Возможно, – улыбнулся Диоклет, – но и тогда люди скорее предпочтут походить на Мегадевка с Клеоном, чем на авторов трагедий о них. Даже думая, что Мегадевк с Клеоном никогда не существовали.

– Ибо, как я уже говорил, невежество для людей привлекательнее знания. Но, быть может, через тысячу лет люди станут умнее нынешних и предпочтут разум силе.

– Сомневаюсь. Раз уж минувших тысячелетий для этого не хватило...

– Значит нужно стать сразу героем и поэтом, – рассмеялся Энекл. – Написал о самом себе – и тебя чествуют вдвойне. Подумай об этом, Диоклет.

– Клянусь лирой Мелии, удачная мысль! – хохотнул Феспей. Диоклет улыбнулся, но бросил на товарища настороженный взгляд. Среди вещей, что Диоклет брал с собой в походы, имелся некий тубус для папирусов. Он не говорил, что хранилось внутри, но Энеклу как-то удалось мельком взглянуть на содержимое. Насколько он сумел понять, это было нечто вроде хроники их пребывания в Архене с описанием народов и земель. Разумеется, Энекл сохранил всё втайне, но от небольшой подначки не удержался.

– Непременно задумаюсь, – сказал Диоклет. – Так что же было дальше с царём и Шалумишем? Ты написал пьесу о Нарменнар, так?

– В кратчайший срок, и надо сказать, все эти события так разогрели моё воображение, что пьеса получилась отменной, когда-нибудь я непременно представлю её публике. Я полностью отбросил Стратилов канон с этими его масками и хорами, а за основу взял развратные представления, что разыгрывают для посетителей в дорогих борделях. Никаких канонов и масок, никаких стихов, всё настоящее, как в жизни.

– И ты правда собираешься это представить прилюдно? Тебе, видно, мало, что половина поэтов Эйнемиды величает тебя Разбойником, а на Плиофенте постановка твоей «Клифены» приравнена к развращению молодёжи.

– Конечно мало! Неужто ты не знаешь, Диоклет: театр – это скандал. Чем больше ханжи меня порицают, тем вернее заполняются скамьи в театре. Впрочем, моя «Нарменнар» – новое слово не столько в искусстве скены, сколько в науке любви. Клянусь Чашей Сагвениса, за нашу с Нирой задумку хороший бордель дал бы весьма увесистый мешочек монет, и среди них не сыскалось бы ни одной медной.

– Что за задумка? – спросил Энекл.

– Ты знаешь, как это обычно делается? Берётся какой-нибудь сюжет поскабрезней, и рабы с рабынями разыгрывают его перед посетителями, особое внимание уделяя сценам совокупления – ничего особенного, всё просто, как ячменная лепёшка. Наша «Нарменнар» отличалась тем, что главную роль в ней играл сам, если можно так выразиться, посетитель. Представляете, сколько золота может вытрясти бордель, дав гостю почувствовать себя Мегадевком у семи сестёр Океана или там Иуллом, победившим богиню горы Ина? А уж всякие нимфы, кентавры и сирены открывают ну просто невероятные возможности, – весело рассмеявшись, Феспей сделал большой глоток вина. – Но у нас, конечно, всё было относительно пристойно. Нахарабалазар – большой любитель театра, вот мы и ему предложили разыграть для придворных небольшую пьесу. Царь, разумеется, играл царя, Шалумиш – Нарменну, Нира – его жену Тилассар, ну а вашему покорному слуге достались роли злого Мулиллу и отвратительного чудовища.

– Женщина на орхестре? – рассмеялся Энекл. – Такого не случалось, пожалуй, со времён Сотворения Мира, разве что в борделе.

– Да, женщина на орхестре, и, уверяю тебя, этот случай не будет последним! Увидев игру Ниры, я окончательно уверился, что женщину лучше женщины не сыграет никто, а все эти ряженые юнцы годны только для услады развратников. Скажу больше, на царские деньги я приобрёл десяток рабынь и обучил их актёрскому мастерству, так что в «Стратинском мысе» на сцену выйдут самые настоящие актрисы. Эх, испортил вам впечатление! Ну, ничего, поражённых громом будет предостаточно. Должны быть келенфские посланники, да и местных эйнемов будет немало. Бьюсь об заклад, не успеет смениться луна, как об этом будет судачить вся Эйнемида.

– Ты действительно сумасшедший... – усмехнулся Диоклет.

– Театр – это скандал, Диоклет. Театр – это скандал, и чем он громче, тем лучше. Ладно, раскрою вам ещё один секрет: следующая моя трагедия – стратилова «Эфела», только без Стратилова канона. В роли Эфелы и Орины мои лучшие актрисы, и все актёры без масок.

– Всё, не хочу больше слушать, – Диоклет, смеясь, махнул рукой. – Если тебе угодно, чтобы твои сочинения жгли на агорах, так тому и быть. Лучше расскажи, что дальше было. Ваша задумка, как я понимаю, удалась

– Слушать не можешь, а всё-таки придёшь, и все придут. А если кто-то решит сжечь пару свитков, так это и замечательно: мои сочинения как брюква, чем лучше пропечёшь, тем вкуснее! Что до моей истории, то да, ты угадал, всё прошло как нельзя лучше. Нира, как я уже сказал, играла великолепно, я, – Феспей снисходительно усмехнулся, – тут даже нечего обсуждать, ну а Шалумиш – от любви, не иначе – играл так, что заткнул за пояс самого Ификлита Лессенского, а ведь про того говорят, будто он получил актёрский дар от самого Сагвениса, встретившись с ним на каком-то перекрёстке... Звал я его в Нинурту, но этот болван заявил, будто играть перед варварами это то же, что кормить собак омарами. Много он понимает, всю жизнь просидев в Эйнемиде… Ну да ладно, к гарпиям Ификлита. В общем, трагедия удалась, все играли великолепно, и царь конец уже толком не помнил, зовут его Нахарабалазар или Таллу. Ну а после сцены свадьбы рабы доставили «новобрачных» в особый покой, где Нира уже подготовила всё, что нужно для любовных утех – там