это вряд ли, – рассмеялся Феспей. – Боги знают, что без этелийцев в этом мире станет совсем скучно. Между прочим, ты даже не представляешь сколько в Этелии хмурых молчунов и постных святош.

– В Эфере, знаешь ли, тоже не все имеют дело с мальчиками. Мне, например, это и в голову не приходило, а тебе Диоклет?

– Мне тоже, но это неважно. Пусть болтают. Итак, царь решил попробовать любовь по-эйнемски. И что было дальше?

– Ну, поскольку в одиночку заниматься этим затруднительно, он стал искать себе напарника, и нет ничего удивительного в том, что его выбор пал на меня.

– Ну тут уж ты точно врешь! – хлопнул по столу Энекл. – Даже если царю вдруг припала такая охота, с чего бы ему идти с этим к тебе, а не к кому-то из своих дружков?

– Энекл, ты может и хороший воин, но в делах любовных разбираешься не лучше, чем рыба в пении. Не мог царь пойти с этим к другим мидонянам, для них это страшный позор. Остаются чужеземцы, а среди них более подходящего, чем я, не найти. Во-первых, царь видел, как я играю женщин, во-вторых, я эйнем. Конечно царю, как сыну иолийки, следовало бы знать, что в Этелии такие дела между мужчинами считают постыдными, но, думаю, он просто не придал этому значения. Наконец, в-третьих, я хорош собой.

– И очень скромен, – добавил Энекл.

– Именно так. Поэтому, как видишь, выбор царя был вполне очевиден.

– Ну ладно, допустим, я тебе поверил. И что ты сделал?

– Как что? Разумеется, я согласился!

– Ты бы постеснялся, – Энекл хмыкнул. – Сам только что сказал, что у вас это считают постыдным, да и у нас, кстати, тоже бы не одобрили. Ты ведь уже не юнец, у тебя растёт борода, хоть ты её и бреешь.

– Бессмертные боги, эфериянин учит этелийца блюсти целомудрие бёдер! Видно вскоре небо с землёй поменяются местами, рыбы выйдут на сушу, а коровы и козы научаться плавать под водой. Каждый, знаешь ли, прокладывает себе дорогу в жизни, чем может. У кого-то есть доблесть, у кого-то происхождение, у кого-то богатство, у кого-то крепкие кулаки. У меня ничего этого нет, есть только мой дар, а с этим пробиться непросто, так что, если кто-то предлагает подтолкнуть сзади, привиредничать не приходится. Был бы я кифаред или декламатор, ещё можно было бы проявлять норов, но театральное представление без серебра и покровителей не поставишь. Так что, можно сказать, своё целомудрие я бросил на алтарь искусства.

– Ну и как там было, на алтаре? – саркастически ухмыльнулся Энекл. – Не жёстко?

– Я бы даже спросил, не очень ли давило на спину? – добавил Диоклет, смеясь.

– Да вы знаете, совсем нет. Было мягко и удобно. Дело в том, что любовный пыл царя угас прежде, чем дошло до дела, если появлялся вообще. В этом я его, кстати, прекрасно понимаю: скажите, что может быть возбуждающего страсть в мужской заднице? То ли дело пленительные девичьи бёдра, стройный лебяжий стан, сочные груди и нежные губы, словно алаффский коралл... Впрочем, что это я? Увлёкся… Ладно, говоря короче, всё вышло даже лучше, чем предполагалось. Задница осталось нетронутой, но моя покладистость пришлась царю по душе, так что с тех пор моё искусство оплачивается полной мерой, да и мне перепадает. Вы бы видели, что я приготовил для «Стратинского мыса»! Всего не расскажу, чтобы не испортить впечатление, но будет даже настоящая морская битва! Земляного масла для иллюминации закупили сто бочек и привезли танцоров меча, обученых в самом Веррене...

– Про это потом расскажешь, – нетерпеливо махнул рукой Энекл. – Ты лучше говори, что там дальше было. Что-то я пока не вижу, каким боком эта твоя история относится к сыну Сарруна.

– Так слушай дальше. Итак, расстались мы с царём неплохо, хотя он и был расстроен – видать вбил себе в голову, что утончённый человек не любить мальчиков не может, благо многие эйнемы именно так и считают. Как там, у Полифипа: «...а кто к прелести юнцов равнодушен, тот должен быть по праву отнесён не к людям, но к скотам, понимания красоты лишённым». Я, конечно, заверил царя, что это всё чушь, но, по-моему, он не поверил. Так или иначе, я отправился к себе, но не успел я отойти от первого в жизни неудачного любовного свидания, как на пороге появился Шалумиш, сын Сарруна хаз-Болг собственной персоной. Боги, это надо было видеть: с кинжалом в руке, красный от злости, глаза навыкате, кричал, бранился, угрожал, называл шлюхой и развратником, а потом бросил кинжал, сел на пол и разрыдался. Словами не описать, как я был поражён, когда понял, что это ни что иное, как сцена ревности. Клянусь лирой Мелии, если я узнаю, что жена Сарруна не была добродетельна, я не удивлюсь. Впрочем, это на моё счастье: разгневай я так самого Сарруна, сейчас не сидел бы здесь, а беседовал на дне Закара с родственниками той рыбы, что нам несут.

Исходящий ароматным парком свежеизжаренный карп, водружённый поверх запечённого с орехами лука-порея и обложенный солёными лимонами, точно осаждённая крепость вражьим войском, лёг на стол, и беседа прервалась, ибо непросто поддерживать разговор с битком набитым ртом.

– Ну так вот, – откинувшись на стул продолжил Феспей, когда от карпа остались лишь куча костей, хвост и бессмысленно вытаращившаяся голова. – Представьте себе какая выдалась ночка. Сперва чуть не возлёг с мужчиной, а теперь мужчина сидит на моём пороге и рыдает, словно девица. Хочешь не хочешь, пришлось его успокаивать, отпаивать вином, давать главную эйнемскую клятву, что между нами с царём нет любви...

– Какую клятву? – переспросил Энекл.

– Да я её там же и придумал, переиначил какой-то особо выспренный стих Эвриала. После такого неотразимого довода он мне поверил, да настолько, что поведал всю историю своей позорного, для мидонянина, пристрастия, весьма, надо сказать, трогательную. В общем, кое-как мне удалось его успокоить, а успокоившись, он тут же стал просить меня научить, как добиться любви. Он возомнил, будто я очень хорошо разбираюсь в таких вещах, и разубедить его не получилось.

– Любопытно, – хмыкнул Диоклет. – И как ты поступил?

– Пришлось соглашаться. Во-первых, кто знает, как бы он себя повёл, откажи я ему, а во-вторых, иметь в должниках царского любимца – дело очень