идиш. А у нас дома никогда не говорили. И бедный мой папа… Мне надо уроки приготовить, я ему начинаю читать на идиш, но я же не читаю, я заикаюсь, понимаете? Я так заикаюсь, заикаюсь пять минут – мой папа засыпает. Он спит! Я говорю: «Что?! Я не сдам этого экзамена, ты мне никак не помогаешь». Всегда были эти страшные скандалы, и мой папа говорил: «Ты должна сама учиться, я не буду учиться за тебя. Не знаешь идиш – получишь двойку». Все. Он надо мной посмеивался, но неважно, я сдала в конце концов. Это был самый тяжелый предмет, честное слово. У меня сегодня хасидские внуки, которые говорят только на идиш. Получилось так, что я единственная из всего класса, самая плохая ученица, сегодня могу говорить с моими внуками только на идиш.

– Вы закончили школу во Вроцлаве, поступили в университет там же?

– Да, я поступила в уникальный университет, очень старинный, очень прекрасный. Из Бреслау, из моего университета, где я училась химии, вышли пять нобелевских лауреатов, из них трое было евреев. Биологи и химики. Я училась химии, и мы изучали реакцию Фрица Габера. Фриц Габер был из Бреслау. Это был лауреат Нобелевской премии, изобретатель, он придумал горчичный газ. В Первую мировую войну люди травились этим газом… Он не создавал свое изобретение с такой целью, он хотел травить вредителей, чтобы сохранить урожай агрокультур. А потом военные посмотрели, что можно травить муравьев или других насекомых, и сказали: давайте и людей тоже.

– А почему вообще вы придумали, что пойдете учить химию?

– Ну, мой папа…

– Ага, папа, все понятно.

– А потом еще у нас был учитель химии, пан Бончковски, по-польски Bączkowski, он был самый красивый учитель в нашей школе. Понимаете, это самая дурацкая причина, чтобы учиться химии. Поэтому мне было очень тяжело… Я вам скажу, я же снобка, я сказала: «Что мне эта химия, у меня все пятерки. Какая разница, я только знаю, что не буду учиться медицине и юриспруденции. Эти два – нет, а все остальное…» И только потом я поняла, какая это глупость была. Меня же вообще это не интересовало. И это было тяжело. Потому что это же работа в лаборатории, это все надо учить наизусть, все эти формулы. Никаких картин, никакой музыки… где оно? Ну, ничего, я себе организовала это все. У меня была очень хорошая подруга, профессиональная пианистка. Мы каждую неделю ходили на концерты, в оперу. У меня была культурная жизнь.

– И сколько курсов вы проучились в университете?

– Смотрите, я бы, конечно, закончила университет. Но в Польше начались антисемитские преследования. В 1968 году после Шестидневной войны, которую Израиль выиграл, коммунисты сказали: «Зачем вы выиграли эту войну? Вы должны были ее проиграть», – и прекратились все дипломатические отношения с коммунистическими странами. И это же не секрет: поляки – они тоже антисемиты. Гомулка сказал: «Все эти евреи – как пятая колонна, они все предатели, у них еврейские фамилии, польские фамилии, не может быть такой ситуации, чтобы у одного человека было две отчизны, две родины, да и вообще они нам не нужны». Это было сказано официально. «Они нам не нужны». Потом евреев начали снимать с работы, с государственных постов.

Для меня это было очень страшно. Я все время живу в каких-то фантазиях, и когда начались демонстрации, “syjonisci do Sinaiu” («пускай эти все сионисты едут в Синай, им здесь не место»), я, конечно, сразу представила: тут будет гетто, тут будет лагерь. У меня такая фантазия, я же трусиха. А потом была конная полиция. Вообще, было военное положение. И я сказала, что уезжаю. Я всегда хотела уехать в Израиль. Но родители сначала – давай закончи школу, потом – давай закончи университет. Однако евреи – всегда кочевники. Я сказала: «Я уезжаю». И папа меня благословил. Там были разные другие перипетии… но я сделала это, как папа, я уехала одна, мои родители и сестра приехали полгода спустя. Все евреи тогда уезжали.

– Вам же какой-то документ выдали, разрешающий отъезд?

– Отъезд был очень драматический. У меня всегда драмы такие. Отъезд был такой: во-первых, выгнали из института, когда я подала документы, что хочу ехать в Израиль.

– Вас отчислили?

– Отчислили, да.

– На каком курсе?

– Я проучилась пять семестров, два с половиной года. Выехала из Польши в марте 1968 года, одна из первых. Тогда проходили все эти инциденты, демонстрации… Они отобрали у меня, во-первых, университет, потом отобрали польский паспорт, польское подданство. Я могла выехать из Польши только по laissez passer – знаете, что такое? В одну сторону, когда больше никогда не сможешь вернуться. Безвозвратно. Это не паспорт, это такой документ – в одну сторону, и не можешь вернуться, нет польского подданства. Ну, и не надо. Но это не было так смешно. Не было так смешно…

– Как вы в семье это обсуждали?

– Мой папа меня хорошо знал и понимал. Я же – все время драмы, все не как у нормальных людей. Мой папа сказал: «Хочешь – езжай, это твоя жизненная decyzja, твое решение». И когда я уезжала, мне в один момент стало страшно: я оставляю Вроцлав, всю семью, я не знаю, куда я еду, и все такое. В тот же самый день, что я уезжала из Вроцлава в Вену, – первая остановка была в Вене, – мой папа мне сказал: «Езжай и не смотри назад. Не смотри назад, только вперед. Я тоже так уехал и оставил всю семью, и только я остался в живых. Там тоже будет неизвестно что, но если ты решила, что должна ехать, ты должна ехать. Не смотри на нас». Я так уехала.

– Сколько вам было лет?

– Двадцать.

– Вы с какой-то группой уезжали или одна-одинешенька?

– Одна, я такая, одна, и можете сказать: или смелая, или сумасшедшая, или как… Но я была большая сионистка.

– А почему через Вену?

– Это было так. Во-первых, у нас же не было подданства, нас его лишили, но были международные договоры с израильским правительством, потому что мы уезжали через Вену, и там собиралась группа. Мы жили не в самой Вене, а во дворце Шенбург. Три недели мы оставались там, пока собиралась большая группа, и тогда был самолет, чтобы мы улетели в Израиль.

Я приехала в Израиль из Польши, такая большая героиня. Поверьте мне, меня встречали тридцать человек в этом аэропорту. “Zosia przyjechała”. Я скажу по-русски – «Софа прилетела с Польши» – это как будто