На дне чаши, царапая зрачок, плескался солнечный блик, высвечивая золотистые шрамы. Не скрывая, а подчеркивая уязвимость.

— Это человеческое, — сказала Нимуэ.

Мирддин кивнул:

— Да. Это человеческое.

Время прорастало сквозь них день за днем. Мирддин, подолгу замирая над каждой мелочью, бродил по мелководью, или перебирал гальку в ручье, или прислонялся к стене и смотрел, как Нимуэ работает с «Сибиллой» — с одним и тем же блаженным выражением, которое дану не могла расшифровать. Медленно, но верно у нее назревал вопрос, и однажды, выйдя в сумерках на берег и найдя Мирддина сидящим в той же самой позе, как она оставила его утром, Нимуэ решилась спросить:

— Как ты вернулся?

Мирддин, не отрывая взгляда от озера, прислонился щекой к ее колену. На небе еще не угасли оранжевые полосы облаков, но солнце уже скрылось за горой, и вода стала темной от ее тени. Из глубины медленно всплывали первые звезды.

— Я… я искал смысл и нашел его, — наконец, сказал Мирддин, — Но я не могу передать словами. Это не формула, это ощущение. И это человеческое…

— Это про разлом, — сказала Нимуэ.

Мирддин кивнул.

— Это тот самый момент, когда твое самое слабое и самое больное место становится твоей самой большой силой. Мир будто выворачивается наизнанку. Только дело не в мире, дело в тебе, — он потер бровь.

— Похоже на Жажду, — задумчиво сказала Нимуэ.

Мирддин сорвал травинку.

— Похоже… но Жажда — это судьба дану. Жажда сталкивает тебя с миром, с Единым, с… — он вскинул на нее глаза, — другой душой. Жажду невозможно пережить в одиночку. И когда мы делаем выбор… если ты встречаешь в себе фир болг — ты должен убить в себе фир болг, иначе ты погибнешь весь. А человек не может уничтожить свою смерть. Может только ее принять. И человек может это сделать только сам. Никто не может ему помочь. — Мирддин заметил ее выражение и засмеялся. — Это действительно настолько плохо, как звучит. Но оно того стоит, — он поймал ее за подол и притянул на траву рядом с собой. — Я никогда не понимал, как много у меня есть, пока не понял, сколького может не быть. Не чувствовал себя таким живым. — Он наклонился и поцеловал ее над воротом. От прикосновения внутри отдалось эхо, как от ветра в кронах.

Нимуэ вскинула голову, упираясь затылком Мирддину в грудь. Сосна над ними была зеленой. Ее жизнь и смерть были звеньями одной цепи, но Мирддин явно имел в виду что-то другое.

— А не-словами ты можешь передать? — спросила она.

Мирддин замер. Они давно не общались мыслями. Мирддин коснулся ее виска. Нимуэ поняла, что забыла это ощущение — оно тоже было в выгоревшей зоне.

«Зачем?»

«Мне интересно. Я хочу понять».

Мирддин отстранился и развернул ее лицом к себе.

— Послушай, — произнес он серьезно. — Если бы мне самому предложили выбирать, понимать это или нет, я не уверен, что согласился бы. Я чуть не сорвался в фир болг тогда. Человек может забыть однажды увиденное, но для дану это невозможно. Я не хочу, чтобы тебе было больно, или тяжело, или страшно. Ты дану. Тебе не обязательно знать такие вещи.

— Рано или поздно придет Жажда, — сказала Нимуэ. — Значит — рано или поздно — я наткнусь на это знание в тебе.

Мирддин покачал головой:

— Я как-нибудь сам разберусь с Единым. Люди это делают. Мне не нужно от тебя таких обязательств.

— Дело не в обязательствах, — сказала Нимуэ. — Дело в том, что ты здесь. Значит, ответ существует. Если ответ существует — я хочу его знать.

У Мирддина опять сделалось это странное, плывущее выражение, будто он смотрит из нескольких временных точек сразу. Из прошлого и будущего одновременно. Он протянул руку, убирая с ее виска выбившуюся прядь.

— Ты очень храбрая. И очень красивая. И я тебя люблю.

Нимуэ подняла брови.

— Это именно то, что я действительно хочу говорить тебе. Пожалуйста, помни об этом. Если услышишь что-нибудь другое.

Руки сжались.

Контакт сощелкнулся.

итак, хорошо

допустим, это бешенство.

открой ларчик,

скажи,

пандора,

миранда,

афина,

что оно из себя представляет.

Как минимизировать влияние на озеро, Нимуэ подумала заранее — поэтому первое же движение вынесло их в Великие Пустоши. Времена и эпохи преломлялись, проходя через Мирддина Эмриса, но он сейчас не замечал этого. Он был весь здесь и сейчас, в одной точке, и Нимуэ постаралась стать к ней как можно ближе, стараясь не слушать, как вокруг, тяжело скрипя, начинают сдвигаться пласты мироздания, закручиваясь вокруг них быстрее, быстрее, быстрее. Человеком этого можно было не замечать.

знаешь ли ты, куда идти

достоверно — нет

доверяй своему чувству направления

доверяй своему чувству истины

Пространство дрогнуло, отзываясь, разворачиваясь в багровые дюны и череду клювоголовых стражей среди пустыни. Нимуэ узнала место — точку смерти, виденную из Башни.

это безумие

жадное, громокипящее, бессмысленное, бесконечное

тьма становится все плотнее,

все гуще, все тяжелее,

как кисель,

как студень,

живая, голодная, ждущая, алчная

Это была не сама смерть, не сам разлом, только слепок, сохраненный человеческим сознанием, прогибающий под себя бесконечное пространство Пустошей. Но даже это было страшно. Было тяжело. Нимуэ еще могла оттолкнуться, вынырнуть, поднять границу, но нужное ей знание можно было найти только по другую сторону.

если перестать быть из ртути и стали

если шагнуть вперед,

сбросить доспех,

стать покрытой только кожей,

тонкой человеческой кожей

и тканью, которая еще тоньше.

если раскрыть ладони,

выровнять дыхание

шагнуть вперед,

в стену тьмы и безумия,

как в кипяток,

как в кислоту,

как в ледяной вакуум.

если встать крепко,

ощутить босыми ступнями

сквозь гранитную толщу

воду всех мировых океанов,

как вода поет,

шелестит, шепчет, лепечет и напевает:

«ничего не больно. ничего не страшно».

если встать,

прикрывшись только тонкой кожей,

посреди огня,

посреди ледяного вакуума,

посреди тьмы

можно

будет

пройти

Мирддин что-то говорил — дыханием, движением, всем собой, но она не успевала разобрать. Нимуэ на миг отстранилась и посмотрела с другого слоя — будто вся вода в нем вскипала и стремилась к ней. Стало ясно, как объединить контуры, и она это сделала. Нимуэ подхватила интонацию, как подхватывают оброненную нить. Белое движение стало окрашенным, лопнула стеклянная грань и информация хлынула в нее, как река, сметающая плотину.

право говорить

не существует без права молчать;

право оставаться

не существует без права уходить;

право искать истину

не существует без права ошибаться

и право быть

не существует без права не быть,

право быть человеком —

без права быть водой, огнем, деревом, камнем

столько времени, сколько нужно,

столько времени, сколько понадобится.

это медленный, медленный ход часов

медленный, медленный ход эволюции,

перетекание одной формы в другую,

гибель и рождение клеток,

кости, жилы, хрящи, мускулы

плавятся в общем котле,

выныривают на поверхность,

существуют недолгий срок,

кричат от боли, страха, ужаса, наслаждения,

растворяются вновь —

круглый леденец за щекой времени,

звено в цепи,

промежуточный этап,

топливо, заготовка, результат алхимических превращений.

так и ты, краткий миг

длящийся во времени и пространстве,

существуешь только в процессе

перехода от себя-прошлого

к себе-будущему.

изменения непрерывны,

неизбежны,

неподконтрольны,

незаметны глазу,

необратимы.

складываются ли бесконечные паттерны

в нечто, содержащее красоту и смысл

(а также — что считать красотой и смыслом) —

это вопрос философии,

системы, что может быть построена,

но не может быть доказана;

а как называть свою уверенность в том,

что не может быть доказано,

показано, выверено, перепроверено —

это вопрос терминов,

и порой неприглядный.

хорошо, давай подойдем

с другой стороны.

представь себе идеальный мир —

сколько угодно времени,

сколько угодно пространства,

сколько угодно сил,

для того, чтобы делать

все, что ты хочешь,

что считаешь нужным,

что считаешь правильным.

Вся человеческая радость строилась на разломе у людей внутри. Всякая человеческая радость стояла на боли, и отчаянии, и смерти, и из человеческой смерти прорастало человеческое бессмертие, возможность уйти путями людей после конца света. Это было не гарантией, только обещанием, только надеждой, от которой становилось так светло, и больно, и страшно, как никогда раньше. Духам не бывает так больно, потому что они не умеют так надеяться — и, значит, не умеют так отчаиваться.

я хочу любить

и петь о любви,

говорить словами и не-словами

о том, что вижу,

что понимаю,

чему радуюсь,

о том, как хрупко,

как восхитительно, как великолепно,

как величественно, как яростно,

как смешно, как нелепо, как смертно

человеческое существо,

в котором сходится весь мир,

как оно сияет

священным алмазом,

переливаясь гранями,

протягивая лучи,

как вселенная поворачивается вокруг.

самоподобная система,

фрактал,

созданный «по образу и подобию».

радоваться и благодарить,

благодарить и радоваться,

словами и не-словами

говорить о красоте и смысле,

которые — все,

которые — везде,

от которых не скрыться, не убежать,

даже если захочешь.

Нимуэ поняла, что плачет, и что Мирддин собирает слезы губами. Он уже был в этой точке, у него был какой-то ответ, она стала искать его в чужом сознании, нашла и засмеялась сквозь слезы.

Было неизмеримо дорого знать, что все закончится хорошо. Что с миром все будет в порядке. Своя жизнь или смерть в сравнении с этим не имели значения.

«Обещай… что вспомнишь… о мне… на путях людей».

«Где?!»

«И будет Господень Суд… и век золотой настанет. Тогда