Понятно было, что Вран все равно узнает — ей не хватило бы мастерства уничтожить записи — но, по крайней мере, это означало бы, что ей не нужно объясняться).

Она прошла по мосту над пропастью, и оказалась у входа. Приложила ладонь к стене. В гладкой поверхности распахнулся проход, и Нимуэ вошла.

Она ощутила взгляд Башни — древний, медленный, пристальный, будто дремлющий дракон приподнял тяжелое веко. Она шла по коридору и чувствовала обтекающую ее силу — огромную, опасную, снисходительно допускающую ее присутствие. Страшно ей не было. У Нимуэ был допуск, она знала, что находится в безопасности, что Грозовая Башня подчинится ей — ненамного, на волос, на полволоса. Но этого будет достаточно.

— В обсерваторию, — негромко приказала она, и пол ушел из-под ног, вознося ее на вершину.

Это было как балансировать на спине у левиафана, плывущего среди моря. Сила, наполнявшая Башню, была про разрушение и про власть, даваемую разрушением, но еще больше — про контроль над разрушением. Башня была инструмент — восхитительно мощный, восхитительно точный, способный погасить звезду и срезать травинку у порога, не задев остальных. Равнодушный и равный стихиям и ангелам в своем равнодушии. Но все-таки Башня служила Врану, а Вран служил Авалону (или Авалон служил ему).

Нимуэ оказалась в зале, круглом и пустом — не слишком большом, но с потолком, уходящим ввысь и теряющимся в тенях. Пол казался мраморным и холодил ступни. Посреди зала стояло единственное черное кресло с высокой спинкой. Нимуэ вдохнула, выдохнула и села. Кресло дрогнуло и сжалось, обхватывая ее. Нимуэ ощутила себя стоящей на острие луча, бьющего из земли.

«Я хочу знать, что с Мирддином Эмрисом»

Драконий глаз распахнулся, прошел сквозь нее и уперся в небо. Нимуэ ощутила себя линзой, вставленной в телескоп. Поток внимания, бьющий снизу, раскрылся, как цветок, образуя сферу, и расщепился на мириады лучей, ринувшихся на все стороны света. Драконий глаз опустил внутреннее веко — белесую защитную пленку — прикрывая неумелого оператора. Замелькали неразборчивые образы, сливающиеся в белый шум, от которого закладывало уши и перехватывало дыхание, как от резкого перепада высоты. Это было некомфортно, но придавало уверенности. Никакое знание и никакая информация не пропадают из Аннуина. Когда она поймет, что происходит — она будет знать, что делать.

Прожекторы, шарящие по одиннадцати измерениям, нашли свою цель, и сошлись в один.

«Смотри».

На мгновенье она увидела Пустоши — мертвый берег, синее небо, красные дюны, черные тени наискось, силуэт, простертый на песке, отделенный от всего мира стеной своего нежелания.

Она хотела позвать — но не успела. Башня нашла ответ, который искала Нимуэ, и он вонзился в нее, как отравленная стрела.

Мир жесток, несправедлив, бессмысленен и полон боли. Не существует красоты и истины, которые бы их оправдывали. Если такова цена красоты и истины — пусть их не будет.

И если так — пусть не будет ничего. Пусть не будет ничего!

Драконий глаз презрительно сомкнулся — левиафан нырнул, уходя под воду и сбрасывая седока, у которого не было права отдавать такие приказы. Башня отключилась. Нимуэ обнаружила, что сидит, сжавшись, на пустом троне. Перед ней на полу разливался по мрамору багровый отблеск — от красных дюн, выведенных на экраны вокруг.

Она боялась пошевелиться. Нехорошая, сладостная и ядовитая горечь разливалась изнутри. «Уничтожить все, что дорого, и умереть». С этим нельзя было управлять Башней, и это нельзя было нести на озеро, с этим невозможно было делать вообще ничего — с исступленной радостью человека, нашедшего способ своей смерти.

Невозможность принимать и невозможность отрицать, острая, невыносимая тоска по несуществующей справедливости. Странная, противоречащая самой себе смесь презрения и великодушия, замыкающая ярость и отчаяние на себя. То, что Мирддин пытался скрыть в своих мыслях и не смог объяснить словами. Она вспомнила его последний поцелуй — злой и короткий, пахнущий отчаяньем — и у нее заныло в горле.

Она уже встречала такое в Пустошах — осколки былых битв, духи титанов, богов и героев, запаянные в единственном мгновении отчаяния, горя или триумфа, навсегда слепые и глухие ко всему остальному.

Она теперь понимала этот выбор, но это было больно. Почему никто ее не предупредил, что это будет так больно?

С этим нужно было смириться. Нужно было встать, нужно было возвращаться, но она продолжала сидеть и смотреть неподвижным взглядом на пустыню с чередой красных дюн, в которой никого, никого, совсем никого не было

Неизвестно, сколько прошло времени. Невидимый дракон дремал, не обращая на нее внимания. Изображение, выведенное на стены вокруг, не менялось. Вдруг Нимуэ ощутила чье-то присутствие. Нимуэ инстинктивно вжалась в спинку, но это была Эйрмид.

Эйрмид окинула взглядом панораму и глянула на Нимуэ:

— Твой смертный.

Нимуэ кивнула.

Эйрмид простерла руку повелительным жестом — перед ней соткалась панель управления. Эйрмид возложила на нее ладонь и прищурилась чему-то невидимому.

— Ах, — наконец, произнесла она. — Какой хороший мальчик. Умница Гатта, отлично научил. Смотри, он на каждом этапе очень технично себя уводит отовсюду, где не может больше оставаться. И очень заботится, чтобы собой никого не повредить.

— Но не получается, — ровно сказала Нимуэ.

— И не получится. Это в принципе невозможно. Но попытка очень милая.

Нимуэ передернуло.

Эйрмид бросила на дочь быстрый взгляд:

— Ты не представляешь, сколько может наворотить человек, бегающий от своей смерти. А уж человек, желающий смерти и боящийся ее одновременно… — она цокнула языком.

— Я могу что-нибудь сделать? — спросила Нимуэ.

Эйрмид хмыкнула.

— Ну, ты можешь сказать Врану. Он может вынуть твоего Мирддина из Пустошей и шмякнуть тебе на порог, как мышь. Он такое любит… но людей со сломанной волей к жизни все равно хватает ненадолго, имей в виду. Они просто немедленно заходят на новый круг, и все начинается заново.

Нимуэ уткнулась лбом в колени.

— Значит, ничего, — тихо сказала Нимуэ. — Я обещала себе не стоять между Мирддином и его судьбой.

Эйрмид села на подлокотник, обняла дочь и молча поцеловала в лоб.

— С людьми… всегда так тяжело?

Эйрмид хмыкнула:

— С людьми тяжело. С духами, с дану, с ангелами не легче. А о Едином я вообще молчу.

Если это должно было утешать — это не утешало. Нимуэ ничего не ответила. Эйрмид вздохнула.

— Знаешь, как говорят люди? «Не зови никого счастливым, пока он не умер». Это была хорошая история. Даже если и короткая.

Нимуэ отстранилась и села, сложив руки на коленях.

— Я… понимала, что так будет, — ровным голосом сказала она. — Я только не думала, что выйдет так… быстро.

Эйрмид внимательно заглянула ей в лицо:

— Если бы этого опыта не было в твоей жизни — ты была бы беднее или богаче?

— Это очевидный ответ. Любой опыт ценен, — бесцветно ответила Нимуэ.

Эйрмид вздохнула.

— Он еще может вернуться. Но даже если он вернется — для тебя это будет одно и то же. Он не вернется таким, каким уходил.

— Я понимаю, — ровно сказала Нимуэ. — Мне интересно другое. Ты знаешь, как все устроено, и продолжаешь считать, что мир хорош. Как ты это делаешь?

Эйрмид печально улыбнулась.

— Мой способ тебе не подойдет.

Нимуэ протестующе вскинула голову.

— Я продала душу Единому за падение Атлантиды, — мягко сказала Эйрмид. — Это была часть сделки. С тех пор я не могу считать иначе.

— Ты так ее ненавидела?

— Я так ее любила. Я очень ее любила, но Атлантида должна была быть разрушена. Должна была быть уничтожена, пока она еще не полностью предала себя самое и пока не разрушила весь мир. Есть много вещей хуже смерти. Много, много вещей… — Эйрмид смотрела куда-то в прошлое.

— Что значит «продать душу»? — помолчав, спросила Нимуэ.

Эйрмид моргнула, отрываясь от воспоминаний.

— Это значит «чтобы достичь цели, ты необратимо меняешься. И никогда не сможешь вернуться обратно».

— А, — сказала Нимуэ.

Нужно было принимать решение. В кончиках пальцев еще отдавалось острое, безрадостное удовлетворение — «никого и ничего нет». Оно растекалось внутри, как яд под корой дерева, и ему нельзя было ничего противопоставить, и нельзя было оставить так, как есть, потому что никто не снимал с нее обязательств — было озеро и были Срединные земли, она несла ответ за них и не могла перестать. Но горечь парализовывала ее.

Нимуэ опустила веки и позвала Башню.

«Ты — Страж?»

Холодное драконье внимание сконцентрировалось на ней.

«Я наблюдаю. Я охраняю. Я уничтожаю».

«Что ты уничтожаешь?»

«То, что прикажут».

«У меня боль внутри. Сделай так, чтоб ее не было».

Драконий глаз мигнул. И все прошло.

Экран, в котором отражались Пустоши, моргнул и погас.

Эйрмид крепче сжала плечи дочери, но ничего не сказала.

Мирддин засыпал