Шрифт:
Закладка:
«Ты еще здесь?»
«Да».
«Я думала, ты вернешься на Авалон. Или в Камелот».
Мирддин моргнул. Это даже не пришло ему в голову. То, что было начато в Пустошах, должно было быть закончено в Пустошах.
«Я ждал тебя. Я знал, что ты вернешься».
Он попытался ее обнять, но руки прошли насквозь. Нимуэ рассыпалась брызгами и тут же возникла снова, проступив барельефом на изнанке волны.
«Иди ко мне. Будь со мной».
— Человеком так не получится.
«Это только твое представление о себе. Почему ты не хочешь пойти дальше?»
— Человек носит в себе фир болг. Мне, наверное, не стоит.
«Дану тоже. Никто из нас не фир болг, пока не сделал выбор».
Она была совсем рядом, но коснуться ее можно было только сознанием.
«Тебе тоже необязательно быть из плоти и крови. Ты же можешь быть как я. Как все мы. Я же знаю, из чего ты на самом деле».
Улыбка играла на ее лице, как форель в ручье. Этому невозможно было сопротивляться.
«Из сока сладких плодов, из предвечного Божия Слова…»
Он слышал ее мысль как шепот, тот, который щекочет кожу дыханием. Чувствовал, как вкус воды в жаркий день, с темно-зеленым отсветом мха и светло-серым отсветом гальки. Видел, как солнечный луч, запутавшийся в журчащем ручье, рассыпающийся на разноцветные блики.
И в то же время он понимал, что это только образы. Только информация, переломленная через его собственное восприятие, через пять человеческих чувств.
«…из горных цветов, из цвета деревьев, из дикого меда…»
Но это тоже была правда, и правда, которую нельзя было отрицать. Нимуэ потянула его за собой. Мирддин вошел в воду.
«…из соли земной, из руд, что таятся в недрах…»
Нимуэ переступила по гребню волны. Их лица оказались вровень.
«…из листьев крапивы…» — шепнула дану, оказываясь совсем близко.
«Из пены девятого вала», — закончил он, и мир изменился, раскрываясь цветным веером.
Множество форм сменил я, пока не обрел свободу; я был острием меча — поистине это было; я был дождевою каплей, и был я звездным лучом.
Бесконечная легкость, простор и свобода Аннуина; бесконечное чувство единства с миром и друг с другом; бесконечный, неведомый людям танец энергий, перетекающих из одной в другую.
Я книгой был и буквой заглавною в этой книге; я фонарем светил, разгоняя ночную темень; я простирался мостом над течением рек могучих; орлом я летел в небесах, плыл лодкою в бурном море; был пузырьком в бочке пива, был водою ручья; был в сраженье мечом и щитом, тот меч отражавшим…
Будто ладонь уперлась ему в грудь — Мирддин ощутил протест Нимуэ, понял, что его несет куда-то не туда, попытался остановиться, но у него не получилось — стремительный поток превращений волок его за собой.
…я встретил страшную тварь, разверзшую сотни пастей, на шее которой могло укрыться целое войско; видел я черную жабу с сотней когтей острейших; видел и змея, в котором сотня душ заключалась…
Он ощутил, как его обвивают невидимые руки — «Нет, не надо, не смотри туда, не смотри!»
Огромным усилием ему удалось закрыться, принять четкую форму. Мелькание Пустошей затормозилось. Они оказались под низким пасмурным небом.
Берег был каменистый, пустынный, покрытый мелким скальным крошевом. Позади, насколько хватало глаз, простиралась равнина — серая, безжизненная и плоская, как стол. Впереди текла река — широкая, медленная, багровая. От нее шел жар и чуть слышный запах раскаленного металла. Мирддин растерянно огляделся. Он не мог понять, куда он направлялся, раз попал сюда. Нимуэ, похожая на ртутную статуэтку, упиралась ладонью ему в грудь и тяжело дышала. Река бросала на ее силуэт багровый отблеск. Это было очень красиво. Мирддин погладил ее по спине, успокаивая.
— Вся кровь, что льется по земле, в сей страшный край находит путь, — прошептала Нимуэ. — Ты понял, куда мы попали? И как?
Мирддин покачал головой.
— Это граница. Граница между пространством дану и фир болг. По ту сторону реки — место, откуда приходит Дикая Охота. Не место, состояние. То, которое мы искали и не могли найти. Я не могла понять, как сюда попасть… Кровь людей течет по землям дану и фир болг и разделяет их, видишь?
С густыми багровыми струями смешивались прозрачные, стеклянистые, закручивавшиеся в водовороты и перехлестывающие через багровое. Кровь, подумал Мирддин. Кровь и слезы.
— Неудивительно, что мне не удавалось попасть сюда раньше, — торопливо рассуждала вслух Нимуэ. — Нам следует вернуться. Сообщить Артуру. Дорогу я теперь знаю и смогу провести нас сюда снова… Очень удачно, что так сложилось… Нужно только понять, как пересечь реку. По ту сторону лежит то, что нам следует уничтожить, если мы хотим, чтобы Камелот был в безопасности.
Мирддин вгляделся в противоположный берег. На той стороне реки искрой маячил ртутный силуэт — один. Мирддин узнал себя. Миг — и двойник исчез.
— Да, — медленно сказал Мирддин. — Наверное.
[2х12] битва деревьев
С момента, когда Эмрис Виллт сошел с ума, прошло шестьдесят два дня, а с момента похорон — шестьдесят пять. Не то, чтоб Тельгесин считал специально, но в прихожей висел календарь, и каждый раз, стаскивая ботинки, он натыкался взглядом на дни занятий, заранее обведенные красным карандашом. Тельгесин вздрагивал и переводил взгляд на картинку, на которой подвитая красотка протягивала зрителю поднос с сигаретами. Наверное, стоило бы заменить календарь на другой, но Дин бы расстроился. Дину подарили его на какой-то распродаже. Он называл красотку на нем Бетти-Лу, отправляясь на свидание, всегда просил у нее удачи и рассказывал всем, что Тельгесин тайно в нее влюблен. Тельгесин не возмущался — это было гораздо более удобное объяснение.
Он не смог бы объяснить Дину, что его гложет. Не тоска по месту, или людям, или конкретному человеку — а чувство непоправимо упущенной возможности. О том, что он уже никогда не узнает, не увидит, не поймет — потому что так рассказать уже некому. Это было ужасно обидно — как в детстве, когда в библиотеке был только одна книжечка «Натти-следопыта» из трех, и он так никогда и не узнал, удалось ли Натти договориться с вождем говорящих медведей и спасти Затерянную долину. Конечно, он придумывал сам — тысячи вариантов, наверное — но это было не то. История не закончилась — история оборвалась, и это было нечестно.
Это было одно из свойств мира, с которыми следовало смириться. Тельгесин старался приучить себя к этой мысли, и у него почти получилось.
Так что он оказался совершенно не готов, когда на пороге возник чопорный поверенный и вручил ему письмо в узком синеватом конверте.
«Здравствуй, Тельгесин.
Если ты это читаешь, значит, все закончилось. Мне хочется надеяться, что я ушел с достоинством, но моя ситуация к этому не располагает. Надеюсь, понимание, откуда произошли корни моей рациональности, не подорвет твоей веры в человеческий разум. Это настоящее сокровище, поверь безумцу, и мне не хотелось бы, чтобы мой лучший ученик разочаровался в отличных идеях только потому, что получил их из ненадежного источника.
Твой непутевый учитель
Эмрис Виллт.
PS. Если ты решишь, что все, что я успел наболтать, чего-то стоило — возьми эту визитку, пойди к королевскому дворцу и покажи на входе. То, что тебе потом скажут, может оказаться полезным.
Э.В.»
Тельгесин тряхнул конверт — на ладонь выпал пустой кусок картона. Тельгесин вгляделся — белым на белом была выдавлена ровно одна глянцевая литера — М.
Тельгесин сделал так, как было сказано в письме. Стражник, охранявший дворец — оказывается, у них было еще какое-то назначение, кроме почетного караула — кивнул, сказал что-то по телефону из стеклянной будки, и вскоре за Тельгесином явился то ли мажордом, то ли дворецкий, — очень важный и похожий на пингвина в своем фраке. Он повел Тельгесина по дворцу. Дворец был огромный, и Тельгесин на всякий случай вспомнил «правило лабиринта» — идя по лабиринту, нужно мысленно вести правой рукой по стене и сворачивать всегда направо. Тогда, если лабиринт не слишком большой, можно обойти его полностью и не заблудиться. Во всяком случае, именно так делал следопыт Натти.
Вдруг дворецкий остановился, потер висок и поморщился. У него
