— И в чем проблема? — Артур все равно не понял.

— Бывает разница между тем, что человек желает, и тем, что он хочет желать. В Пустошах это существенно.

Проблема с мерлиновскими объяснениями вечно была в том, что они ничего не объясняли.

— У духов — дану, фир болг и вестников — всегда существует одно основное стремление, которому они подчинены полностью, — сказала Нимуэ. — Как текущая вода. Как ветер, — она бегло чему-то своему улыбнулась и тут же серьезно продолжила. — Существование в физическом теле позволяет людям иметь больше одного стремления одновременно. Это дает людям большую свободу воли. Но в Пустошах человеку приходится выбирать одно из нескольких.

— Что-то я не помню таких сложностей, — сказал Артур.

Мерлин хмыкнул.

— У тебя всегда было только одно стремление — защитить Камелот, — сказала дану. Она помолчала. — Ланс в этом похож на тебя, он тоже склонен… концентрироваться на одном.

— Осталось добиться, чтобы он сконцентрировался именно на задании, — сказал Мерлин.

Джин, последние минут пять молча разглядывавшая свой безупречный маникюр, выбила ногтями дробь по столу.

— Это не проблема. Я с ним поговорю.

Конечно, ему было страшно. Страх наполнял движения невесомостью, отодвигал звуки и делал до предела резкими очертания людей и предметов. Это было неприятно, но предсказуемо. Мирддин шел к университету дорогой, которой еженедельно следовал Эмрис Виллт, и не предполагал, что она будет легкой.

За три квартала он начал отбивать шаги тростью, одновременно пытаясь совместить слои восприятия. Позволяя себе увидеть то, что так тщательно старался игнорировать — солнечные улицы Камелота, превращающиеся в черный лес под железным небом.

я видел в Каэр-Невенхир, как бились за власть деревья,

как барды слагали песни, как воины шли в сраженье

и дева вздохнула горько, и сердце ее разбилось.

Если бы происходящее касалось только его одного, было бы легче. Но это было не так.

Он хотел понимать, но за понимание пришлось заплатить свою цену. И что самое страшное — платить пришлось не ему одному. И, что хуже всего, он стоял перед этим выбором опять.

Он помнил, что сказала Нимуэ. Он знал, что сказал бы Артур. Но решать нужно было ему самому, и ему нужно было выбрать механизм решения.

Он попытался начать сначала.

нам тяжко пришлось в сраженье, где кровь рекою струилась

но нам придавало силы раденье о судьбах мира.

ведь три важнейших событья, случившихся в этом мире, —

потоп, что землю залил и род обновил человечий

затем распятье Христа;

затем день Суда Господня.

У него было много вопросов к Единому, но ему нужно было действовать, и для того, чтобы действовать, он решил взять аксиомой что Единый не злонамерен и все происходящее имеет смысл.

Он не мог перестать видеть происходящее — значит, ему следовало научиться находить смысл в том, что он видит.

на битву первыми шли деревья, старшие в роде

а юные ива с рябиной процессию замыкали;

от запаха крови пьян, шагал терновник колючий;

ольха устремлялась в бой, подняв могучие ветви

и розы свои шипы к врагу простирали в гневе

Отступили дома, машины, прохожие, выцветая и расплываясь, как газетная страница, попавшая под дождь. Бесчисленные черные ветви проступали, покрывая трещинами городские стены; разрывая людей изнутри на части. Черная чаща сомкнулась над Мирддином, как свод готического собора. Он замер, опираясь на трость, как от шквального ветра, и огляделся.

кусты малины пришли, покинув лесную чащу

и жимолость ради битвы презрела свою ограду,

и плющ вместе с ней, и вишня, что шла на битву со смехом

Мирддин дал себе слово, что, если будет слишком тяжело, он воспользуется яблоком с холма Эйлдон.

Знание о том, что у него есть запасной выход, придавало ему сил. Но у людей не было такой форы, и Мирддину хотелось понять — почему. Если допустить, что происходящее имеет смысл, то какой? К какому результату нужно стремиться, чтобы выбрать именно этот способ? Для чего, создавая мир таким, следовало создать его именно так?

последней береза шла, мудрейшее из деревьев

отстав не трусости ради, а гордость свою сберегая;

их строй по бокам ограждал золотарник цветущий,

ель шла впереди, полководцем средь них величаясь

а королем был тис, что первым от века правил

Стал бы Артур таким королем, если бы не успел побывать бастардом без трона в стране, раздираемой междоусобицей? Стал бы Ланс таким рыцарем, если бы его не выращивали идеальной жертвой? Ценил бы он сам, Мирддин, то, что у него есть, если бы не знал судьбы Эмриса Виллта?

Ему не нравилась такая постановка вопроса. Что-то было не так с этими идеалами, если их следовало достигать такой кровью. Но другого он варианта он пока не видел.

мохом обросший вяз не в силах был сдвинуть корни

и плелся в хвосте, пугая врагов кряхтеньем и скрипом;

орешник оружье острил в преддверии грозной битвы

и бирючина, как бык, стремилась за стройной елью.

Улица привела его к университету. Часы на башне пробили четверть. Мирддин обнаружил, что стоит на пороге знакомой аудитории. Он замешкался. Какой-то падуб толкнул его в спину и спросил, проходит он внутрь или нет. Мирддин сказал, что да. Он прошел на задний ряд, стараясь никого не задеть, и стал слушать.

падуб зеленый пришел, не отставая от прочих

за ним и боярышник дивный, чей сок исцеляет раны;

лоза, извиваясь, ползла на бой за деревьями следом

нерадостно трусам пришлось: был папоротник загублен

ракитник пришлось срубить и выкорчевать утесник.

Тельгесин — Мирддин узнал его и через ветви — читал лекцию о самоконтроле. У него хорошо получалось. Лучше, чем у Эмриса Виллта — Тельгесин не заслонял собой то, что хотел сказать. Голос просачивался сквозь путаницу ветвей, отдаваясь среди них эхом. «Горячий самоконтроль», «эмоции как быстрый способ принятия экстренных решений», «инстинкт планирования»… Мирддин сам составлял эту лекцию. Против воли он усмехнулся — оценив, в какой обстановке оказался ее слушателем. Какая ирония. Но, по большому счету, это было справедливо — самодовольство Эмриса Виллта было награждено по заслугам.

С другой стороны, у Тельгесина действительно хорошо получалось, и из этого могло выйти много пользы. Но вряд ли бы Тельгесин оказался тут, если бы не затея с Эмрисом Виллтом.

но храбр, хоть и ростом мал, оказался медовый вереск

что в первых войска рядах врагу наносил удары.

от поступи мощного дуба дрожали земля и небо,

он втаптывал в землю врагов, разя их без счета,

а рядом с ним царственный тис отражал атаки

врагов, что шли на него, как волны на берег моря;

и груша сражалась там же, обильно кровь проливая;

каштан состязался с елью в свершенье подвигов ратных.

Вся история с Эмрисом Виллтом была ошибкой. Мирддин позволил любопытству и амбициям возобладать над здравым смыслом. Позволил человеческим страстям возобладать над собой. Причинил много боли себе и окружающим. И в то же время — именно благодаря всему произошедшему они стали ближе к цели. Если бы Эмрис Виллт не вышел таким, каким вышел, Мирддин бы не сорвался; и если бы он не сорвался, он бы не ушел в Пустоши; и если бы у него не было опыта Пустошей и человеческой смерти — они бы не нашли Красную реку.

Но если бы он знал заранее цену, которую следовало за это заплатить — смог бы он согласиться? Даже зная, что все обернется к лучшему?

Ответа у него не было.

Мирддин прикрыл глаза. Это, конечно, не помогало — от мира нельзя было заслониться и нельзя было перестать быть его частью. Нельзя было все просчитать; нельзя было предсказать результат; нельзя было избежать отчаяния и нельзя было от него оградить, можно было только прожить его насквозь и выйти на другой стороне.

Мирддин вдруг вспомнил слова Эльфина — «Возможность ошибаться — вот самое важное, что принесло мне Падение». Кажется, он начал понимать, что имел в виду отец.

бел снег, и чернила черны, и зелены деревья

спокойны пучины вод с тех пор, как я крик услышал;

с тех пор березы растут в стране этой без опаски,

и тянутся вверх дубы в холмистом Гвархан-Мэлдеро.

Будь что будет, подумал Мирддин.

Тельгесин остался не слишком доволен своей лекцией — начало вышло ничего, а потом он увлекся и начал слишком сильно вдаваться в подробности, отчего на изложение оставшегося не осталось времени и конец вышел скомканный. Не слишком удачно