— Чем обязан? — спросил Мирддин.

Элейна сделала реверанс — видимо, чтобы собраться с мыслями. Потом выпрямилась и отрапортовала:

— Королева просила передать вам записи!

— Хорошо, — сказал Мирддин, принимая у нее коробку с пленкой. — Спасибо.

Элейна переступила с ноги на ногу и выпалила:

— Я хочу, чтоб вы изготовили мне любовное зелье для Ланселота, и я готова заплатить любую цену, которую вы попросите.

[2x14] элейна

— Вы же можете приворожить Ланселота ко мне? Вы же можете?

Черное дерево внутри Элейны походило на осину — тонкую и дрожащую.

А я ведь правда могу, отрешенно подумал Мирддин, разглядывая сетку трещин. Перемкнуть один разлом на другой. Получится замкнутая система. Можно будет занять их друг другом на неопределенно долгое время. Функциональность бы сохранилась. В газетах они бы очень хорошо смотрелись — первый рыцарь короля, первая фрейлина королевы. Хватило бы лет на десять. Может быть, лет на двадцать, если хорошо постараться. Потом, конечно, все начало бы крошиться и осыпаться, но это потом.

В конце концов, люди сами этого захотели. Разве нет?

Его замутило.

Он ощутил ладонь Нимуэ на плече и накрыл ее своей.

— Могу, — сказал он Элейне. — Но что заставило вас думать, что я это сделаю?

— Но вы же сами… вы же сами меня привели…

Я же знал, что об этом пожалею, думал Мирддин, рассматривая черные ветви. Зависть; ревность; желание; забота; отвага; отчаяние… Мирддин мог бы назвать не меньше дюжины причин, по которым Элейна стояла здесь, и едва ли половину можно было назвать достойной даже по людским меркам. Но у нее хватило храбрости прийти сюда, и она искренне желала Лансу добра. Как могла. Было несправедливо судить ее мерками дану.

— Вы же сами сказали, что я ему нужна! А он этого не понимает! Он только королеву видит! А она из него всю душу вынула! — выпалила Элейна. — И всем кажется, что это так и надо! А это нечестно! — Она топнула ногой и вдруг разрыдалась. — Зачем он ей? У нее есть король, и страна, и наряды, и все на свете, и она даже не собирается… ничего не собирается! Играется, и все! А я его люблю!

Мирддин вынул из кармана платок и двумя пальцами протянул Элейне. Она судорожно его сжала.

— Ты говоришь, что любишь Ланселота, но хочешь нарушить его свободу воли? — спросила молчавшая до того Нимуэ. Элейна вздрогнула, впервые заметив дану, и тут же ощетинилась:

— Ну и что? Мы были бы как Тристан и Изольда!

Нимуэ вопросительно посмотрела на Мирддина. Мирддин пожал плечами. Нимуэ перевела взгляд на Элейну.

— Решения, принимаемые под воздействием чар, не имеют силы в Аннуине и перед Единым, — сказала дану. — Если Ланселот не выбрал любить тебя, никакое заклинание этого не изменит.

Губы у Элейны задрожали, но она упрямо вздернула подбородок. Глаза у нее засверкали:

— Ну и пусть! Зато я смогу ему помочь! Разве ты сама не пошла бы на все, чтобы спасти, кого любишь, госпожа?!

Нимуэ резко повернула голову и взглянула на Элейну в упор:

— Я? Нет.

Струя фонтана, замерзшая на лету, со звоном осыпалась в воду сотней осколков. Мирддин сжал ладонь Нимуэ, поднялся и встал на линии ее взгляда. Пожалуйста, произнес он одними губами. Нимуэ сделала извиняющийся жест и отвела глаза. Мирддин развернулся к Элейне. Элейна дрожала, но не двигалась с места.

— Есть такая страна — Авалон, — мягко сказал Мирддин. — Закон Авалона допускает порабощение чужой воли — в частности, любовный приворот — но рассматривает это как акт военных действий между врагами. Я считал, что вы не враг Ланселоту, Элли. Я ошибся?

Элейна всхлипнула и мотнула головой.

— Вот и славно. Я тоже, — сказал он, беря ее за локоть и направляя в сторону выхода. Стереть ей память, подумал он. Нет, не стирать. Может, она хоть какие-нибудь выводы сделает. Хотя вряд ли. — Ступайте, Элли, — сказал он вслух. — Если вам нужно человеческое сердце — используйте человеческие методы.

Охранное заклинание замкнулось за спиной Элейны.

Мирддин сел на бортик фонтана и устало растер лицо руками. Никакой закон не создается, если не возникает желания его преступить. Но никакое преступление не оправдывает результат. Не может оправдывать. Не должно.

— И часто так с людьми? — спросила Нимуэ.

Мирддин сделал усилие и улыбнулся:

— Чаще, чем хотелось бы.

Почти всегда.

Мирддину надо было напомнить себе, зачем он во все это ввязался. Он встал еще до рассвета и вышел из дворца. Флаги, спущенные на ночь, еще не подняли. Каменные львы перед дворцом казались сонными. Неподвижный страж в стеклянной будке у ворот проводил его взглядом. Мирддин приподнял шляпу в знак приветствия. Стражник не дрогнул мускулом. Он был дуб дубом — тяжеловесным, прочно вросшим в эту землю, крепким, надежным и полностью лишенным воображения. Мирддин загадал, что, если встретит следующими терновник и ясень, у него будет хороший день.

Ребячество, конечно.

Он поднял воротник плаща и пошел к реке. Над водой дымился утренний туман. Из него медленно проявлялся Камелот. Раздавалось треньканье велосипедных звонков — почтальоны развозили утренние газеты. У домов тормозили грузовики, выгружая бутылки с молоком на ступени.

Он свернул к просыпающемуся рынку. Под навесами начиналась ежедневная жизнь — открывались лавки, выставлялись наружу вывески.

— Прекрасный сэр, купите букетик у бедной девушки!

Мирддин обернулся к ранней цветочнице. Она была смугловатая и быстроглазая, с большой корзиной, болтающейся на сгибе руки. Дерево внутри нее было невысокое, цепкое и колючее. Не терновник; боярышник. Но тоже неплохо.

Мирддин взял у нее букетик фиалок. Мимолетно плеснуло — пари; книги; дворцовый зал; триумф; разочарование; триумф… Мирддин отдернул руку. Он старался не смотреть на чужие судьбы, но это было как видеть текст и не читать — он часто успевал схватить смысл раньше, чем успевал остановиться. Такое случалось не каждый раз. Но часто.

— Эй, благородный сэр! А заплатить-то?

Мирддин очнулся, порылся в кармане и бросил девушке монету. Цветочница ловко ее поймала, попробовала на зуб и осталась довольна.

У нее была хорошая судьба. С большим поворотом, но хорошая.

Цветочница присела на какой-то ящик и принялась дальше вязать букетики. К ней немедленно подсел мусорщик и принялся клянчить денег взаймы, вытягивая вперед ногу и тыча на ботинок, просящий каши. Мирддин вдруг отчетливо увидел пару совершенно новых сапог. Сапоги были на ногах у человека, человек лежал лицом вниз на воде и не шевелился.

Его деревом был ясень. Вот тебе и удачный день.

Мирддин отвернулся, сунул букетик в петлицу и принялся натягивать перчатки. Следовало поберечься все-таки, чтобы опять не хватить лишней информации через кожу… или еще как-нибудь. Судьбы у всех здесь были разные.

Он купил кулек мелких, твердых, кисло-сладких яблок на углу, у торговки, такой же круглой и румяной, как ее товар, обменялся с ней парой фраз и пошел обратно.

Мостовая была неровная, выложенная отполированным камнем. Мирддину казалось, что он почти слышит постукивание трости. Почти слышит голос Эмриса Виллта.

Посмотри по сторонам. Все, кого ты видишь, умрут. Все, что ты слышишь, умолкнет. Все, что ты видишь, превратится в руины.

А теперь попытайся найти в происходящем смысл.

Да, мне тоже интересно.

В гостиной, удобно сложив ноги на низкий столик, сидел Артур.

Мирддин совершенно не был к этому подготовлен.

Он резко отвернулся к окну на пятках. Зачем ты пришел; я не хочу видеть, как ты умрешь. Я не хочу знать, что в тебе сломано.

— По-моему, ты от меня бегаешь, — сказал Артур.

Артур. Человек. Король. Друг.

Мирддин обругал себя за трусость. Смертные же справляются.

Он заставил себя обернуться и коротко выдохнул.

Артур был цельный. Не однородно-цельный, как дану — если дану ломаются, то ломаются насовсем — а спаянный, как композитная порода.

— Я… — он понадеялся, что облегчение не слишком очевидно. Было бы сложно его объяснить. — Как-то замотался. То одно, то другое.

Он бросил кулек с яблоками на столик и сел напротив.

— Оп-па! — Артур вытянул шею, схватил бумажный пакет и зашуршал, разворачивая желтоватый газетный лист. — А ну-ка, дай сюда.

На листе красовался рисунок — Артур с мощной челюстью и отсутствующим взглядом, томная Джиневра с выдающимся бюстом и вклинивающийся между ними одухотворенный Ланс. Все это было окружено гигантским количеством завитушек и выглядело довольно двусмысленно.

Ччерт, подумал Мирддин.

— Вот. Так я и знал, что этим кончится! — Артур рубанул ладонью по столу. — Докатился сэр Тристан!

Мирддин моргнул:

— Какой еще Тристан?

— А, — Артур махнул рукой. — Марков племянничек. Очень возвышенно волочится за Изольдой, которая жена Марка. Изольда, которая жена Тристана, пьет капли и страдает.