— Убить дракона, — выговорил он.

— Зачем?

Чтобы сделать хоть что-нибудь; чтобы доказать, что он чего-то стоит; чтобы не было так стыдно смотреть в глаза Королю; чтобы оправдаться перед Королевой; чтобы не помнить про Элейну; чтобы забыть, что он опять не справился, и все рушится, рушится, рушится безвозвратно…

— Чтобы все стало, как было, — наконец, сказал он.

Фея покачала головой:

— У меня нет дракона для тебя, Ланс.

— Что мне делать?

— Я плохой советчик в людских делах, — грустно сказала фея. — Извини.

— Умники, — сказал Артур. — Что с Лансом?

Нимуэ нахмурилась. Джиневра потянулась за сигаретой. Начинается, подумал Мирддин.

— А что с Лансом? — максимально нейтральным тоном спросил Мирддин.

Артур со вздохом откинулся на спинку кресла.

— Он врывается ко мне, лепечет что-то про свою недостойность и просит отставки. На вопрос, в чем дело, краснеет, бледнеет, идет пятнами, но не отвечает.

Да уж еще бы, кисло подумал Мирддин.

— А ты что? — уточнил он.

Артур скрестил руки на груди:

— А что я? Похвалил, велел прекратить истерику, влил в него стакан виски и отправил отходить. Как еще?

Бедный Ланс, подумал Мирддин.

— Так что, кто-нибудь может сказать, что с ним такое?

Видимо, подумал Мирддин, это тот самый момент, когда мне полагается перекинуться через голову и, демонически хохоча, выступить с разоблачением.

— Мне кажется, мы слишком много на него взвалили, — нейтрально произнес он.

— Больше все равно никого нет, — резко сказала Джиневра. — А если тебя волнует хрупкое душевное здоровье нашего героя — то если его отправить загорать на солнышке, ему станет только хуже. Он почувствует себя ненужным и начнет терзаться с новой силой.

Артур внимательно посмотрел на Джиневру:

— Я чего-то не знаю?

Джиневра быстрым движением сбила пепел с сигареты:

— Элейна попыталась соблазнить Ланса, и это закончилось безобразным скандалом. Оба были… хороши, — тон у Джиневры был совершенно нецензурный. — Ланс нам нужен. В одном месте их сталкивать нельзя, так что я отправила Элли в Камилард, пусть лечит нервы. Место хорошее, спокойное…

Мирддин тихо восхитился формулировками.

Артур поскреб подбородок:

— Да? Ну ладно. Твоя свита, делай как знаешь, — он вдруг оживился. — Она мне все равно не нравилась. Ужасная привычка твоими духами поливаться.

У Джиневры сделалось странное выражение лица. Артур поднял руку

— Нет-нет, я понимаю, это всякие ваши женские штучки, но чувство все равно такое, будто кто-то фальшивит у тебя над ухом. Или как камень в ботинке.

Джиневра медленно выдохнула дым:

— А почему ты раньше не сказал?

Артур смутился:

— Ну, она же была из твоих. Я думал, тебе так удобней.

Джиневра погладила его по руке:

— Нет. Совсем нет.

Тезис, подумал Мирддин. Тезис, антитезис, синтез; свобода воли; возможность ошибаться; право ошибаться.

Артур был прав насчет Джиневры; Артур заблуждался на ее счет; но он был прав, именно потому, что заблуждался. Мирддину показалось, что еще чуть-чуть, и он поймет, как это работает, но ответ ускользал и ускользал.

Голос Нимуэ вернул его к реальности:

— Я не поведу Ланса в таком состоянии в Пустоши, — сказала дану.

— Почему? — спросил Артур, с трудом возвращаясь к повестке дня.

— Он хочет героической смерти и не хочет возвращаться, — пояснила дану.

Джиневра выбила ногтями дробь по подлокотнику кресла.

— Значит, мы вернулись к тому, с чего начали, — заключил Артур. — Ты выводишь меня в Аннуин, и я разбираюсь с Дикой Охотой сам.

Джиневра молча встала, развернулась и стремительно вышла. Дробь от каблуков отдалась по мраморной плитке эхом.

Артур вскочил, оглянулся на остальных, махнул рукой и бросился за ней.

Нимуэ проводила их глазами.

Мирддин с силой провел руками по лицу.

— И что дальше? — спросила Нимуэ.

— У Элейны будет сын, — сказал Мирддин. — У Единого на него какие-то планы.

Зрачки у Нимуэ расширились.

— Но они же друг друга не любят! Как это возможно?

Мирддин уткнулся лбом в сцепленные пальцы:

— Людям это не обязательно.

Таков завет Единого с людьми — ребенок может быть рожден против воли, без любви и согласия. Даже нелюбимое и нежеланное дитя получает душу и свободу воли.

Разлом в некоторых начинался еще от рождения. Не у всех. Но у многих. Это было закономерно — это вытекало из существующих закономерностей — но это было несправедливо.

Тварный мир не имеет никакого отношения к справедливости.

— Но… — Нимуэ смотрела на него, беспомощно уронив руки на колени, — так же нельзя…

— Разлом внутри людей выводит их за рамки конца света, — тяжело выговорил Мирддин. — Единый пользуется им, чтобы влиять на то, что происходит.

Он почти физически видел это — огромную толщу, которая бьется в плотину с той стороны времени, и раз за разом волна переливается через край, смешивая причины и следствия. Он буквально видел, как тяжелая волна перехлестывает, и по черным трещинам течет расплавленное, тяжелое золото, и поток времени начинает двигаться от конца к началу, спаивая раздробленные берега.

— Хватит! Хватит, прекрати, пожалуйста! — он понял, что Нимуэ прижимается к нему и ее бьет крупная дрожь.

Усилием воли он погасил видение.

В ее сознании дрожало отражение — черный и золотой поток, поднявший и закрутивший Элейну, и Ланселота, и Джиневру, и Артура, и их всех.

Нет такого разлома, разрыва, боли, горя, ужаса, нет такого зла, которое бы Единый не использовал в своих целях. Невозможно предсказать, как пройдет разлом; невозможно предугадать, что его вызовет; невозможно предотвратить; невозможно просчитать, какой будет результат. Невозможно не участвовать в происходящем.

И в то же время… однажды спаянное нельзя было разделить. От однажды обретенного нельзя было отказаться.

Под руками отзывалась дрожь. Под губами трепетала жилка. Под веками плыло алое, золотое, черное. Черное, золотое, алое.

Оно того стоит, подумал Мирддин. А цена… ну что цена…

Но он уже знал — ты всегда платишь всем, что есть.

И этого всегда недостаточно.

[2x15] грозовая башня

Дождь был такой, какой в Кармартене называют слепым — солнце то выглядывало из-за тучи, то опять скрывалось. Капли были крупные, редкие и теплые. Асфальт от них был будто в горох. Прохожие не раскрывали зонтики. В парках стрекотали газонокосилки. Трава на Королевском холме была мокрая от росы. Келпи переступал по ней, выгибая шею и пофыркивая, что-то ему не нравилось. Или, может, он просто отвык выглядеть как конь. Но дорога была слишком крутой для автомобиля, а площадка наверху — слишком маленькой даже для гирокоптера, так что у подножия холма келпи пришлось сменить форму. Теперь Нимуэ ехала верхом. Мирддин шел рядом, засунув руки в карманы и щурясь чему-то своему. Было очень хорошо идти так в тишине. Почти как дома.

На вершине высились развалины старой крепости — аккуратно разобранной до того состояния, чтобы ничего не обрушилось на туристов. Смотровая площадка была отполирована тысячами ног, но в будний день на рассвете тут никого не было.

«Вот тут хорошее место», — Мирддин помог Нимуэ спешиться. Потом обхватил ее за талию и поставил на парапет перед собой. Она поняла, что почти парит над самым обрывом, а внизу под ней расстилается Камелот — нарядный, как макет в витрине.

Мирддин обхватил ее крепче и прижался щекой к колену.

«Посмотри. Отсюда все видно».

Она стала смотреть вниз. Ей виделись холмы, и небо, и река. Рыбы, которые живут в реке, птицы, которые живут в парках. Городские собаки, кошки, лошади. Ручные канарейки. Заморский зверь слон с острова Хай-Бразил в дворцовом зверинце. Пятисотлетние дубы в королевском парке, уходящие корнями вниз, глубоко вниз; пласты пород; огненное сердце земли глубоко внизу. Туман, поднимающийся от реки вверх, к облакам, атмосфера, становящаяся все тоньше, тоньше и тоньше, черный ледяной вакуум с неспящими светилами в темноте. Тончайший, бесконечно драгоценный покров жизни между ними, зеленое, клубящееся марево, рвущееся, затягивающееся, рвущееся снова.

Но Мирддин видел что-то другое; Нимуэ скользнула вниз, запрокинула назад руку, и нашла его висок. Мирддин широко вздохнул, будто перед прыжком в воду. Нимуэ стала смотреть через него.

Город приблизился рывком — будто навели резкость.

«Люблю лестницы. Люблю переулки, площади, крыши; сутолоку на рынке, крики мальчишек, продающих газеты; запах сдобы; фальшивящих уличных музыкантов, блестящие шлемы полицейских, гудки машин, стук сапог по брусчатке при смене караула; крошечные парки, обнесенные чугунной решеткой и сторожей с ключами на поясе; лодки, припаркованные у пристани; флаги на каждом углу; полустертые дождями девизы на зданиях; дома, постепенно уходящие в землю; легенды о городских призраках, траву, пробивающуюся между камней… Людей».

Нимуэ не видела его лица, но знала, что он улыбается, той легкой улыбкой, от которой у нее