Шрифт:
Закладка:
Она уткнулась лбом ему в грудь. Мирддина будто окатило волной — «Так сложно вырастить. Так трудно поддерживать. Так невозможно отказаться от. Так хорошо… так обреченно, так коротко, так прекрасно, так… так исполнено смысла. Так больно».
Он осторожно поднял ее за подбородок.
«Что мне сделать для тебя?»
У нее в глазах стояла ранняя луна.
«Если… когда, — поправилась она, — ты найдешь свои ответы, принеси их мне».
«Я клянусь. Я обещаю».
[2x16] за рекой
Артур в Пустошах не изменился вообще; впрочем, иного Мирддин и не ожидал.
Сами Пустоши тоже не слишком изменились. Каменистая равнина стала ровными холмами с четкими многоугольниками полей. По ним шла проселочная дорога. В желтоватой пыли лежал четкий отпечаток колес, но никаких машин не было. Впереди лежал крутой поворот. След уходил к нему.
Было тихо. В небе низко стояли тучи. Воздух был как перед грозой. Мирддин подумал, что это от Нимуэ.
Артур опустился на колено, рассматривая след шин. Ножны заскребли по земле.
— Это и есть цена, о которой говорил Вран? — ровно спросил он.
Мирддин не понял вопроса.
Артур поднялся и сцепил руки на эфесе.
— Я здесь, потому что у меня есть Экскалибур. У меня есть Экскалибур, потому что вы дали мне его. Вы дали мне его, потому что мы вместе оказались в застенках у Вертигерна. Я оказался в застенках у Вертигерна, потому что он считал, что я недостоин трона. Я оказался на троне, потому что Утер и… мама, — у него чуть дрогнул голос, — разбились в автокатастрофе. То, что я могу сделать сегодня… опирается на их гибель. Это и есть цена, о которой говорил Вран?
— Да, — сказала Нимуэ. — Именно так оно и работает. Единый дает все. Единый забирает все. Нет ничего, что Единый бы не обратил к своей славе. И нет ничего, что его бы остановило.
— Нет, — сказал Мирддин. — Это прошлое. А у тебя впереди будущее.
Артур перевел взгляд с него на Нимуэ и обратно.
— Вы сами не знаете, — сказал он.
— Мы знаем… какие-то вещи, — тихо сказала Нимуэ.
— Но того, что мы знаем, недостаточно, — сказал Мирддин.
— Понятно, — Артур заложил большие пальцы за ремень. — Куда дальше?
Нимуэ молча указала за поворот. Шелковый рукав метнулся в застывшем воздухе, как саван.
Артур зажмурился и сглотнул.
— Сейчас, — сказал он. — Я сейчас.
Это был первый раз, когда Мирддин видел у Артура признак слабости.
— Вспомни, зачем ты здесь, — прошелестела Нимуэ.
Артур сжал руку на эфесе, глубоко вздохнул и расправил плечи.
— Я готов, — сказал он.
Мирддин переглянулся с Нимуэ. Артура было слишком много, и он был слишком живой для этих мест.
Нимуэ взяла Артура за руку. Мирддин положил ладонь ему на плечо.
Синхронно они сделали шаг, и пейзаж вокруг изменился.
Река простиралась перед ними. Медленная, тяжелая, неотвратимая. С одной стороны ее была пустошь, и такая же пустошь была за ней. Все казалось совершенно симметричным. Мирддин знал, что это иллюзия.
Артур резко вздохнул и выдохнул.
— Это… правда кровь? — спросил он.
— Настолько же кровь, насколько Экскалибур — меч, — ответил Мирддин. — Правильнее будет сказать, что это энергия и информация. Которая проходит через сознание в такой форме, в которой ее можно будет воспринять.
— Лучше считай, что все настоящее, — сказала Нимуэ. — Это все… образы. То, как выглядит Аннуин сквозь твое сознание. Но выбор, который ты сделаешь, будет настоящим.
Артур кивнул.
— Ты знаешь, что делать? — спросил Мирддин.
Артур выдвинул клинок из ножен и посмотрел на лезвие. В полосе стали отразился багровый блик.
— Знаю, — медленно сказал он. — Странно, да?
— Нет, — сказал Мирддин. — Это Аннуин. Аннуин всегда дает тебе ответы. Если у тебя внутри хватает для них места.
Артур вопросительно посмотрел на него.
— В литровую банку два литра не нальешь, — попытался пояснить Мирддин.
Артур засмеялся и со стуком вогнал меч в ножны:
— Умеешь объяснять, когда захочешь! Что сейчас?
— Мы откроем тебе проход, — сказала Нимуэ. — Все, что дальше — между тобой и Единым.
Артур свел брови и кивнул. От воды на его лице лежал багровый отблеск. Мирддин вдруг вспомнил, как при первой встрече ему привиделось сражение красного дракона и белого.
Он отогнал видение и повернулся к Нимуэ.
— Энтропия будет нарастать, — озабоченно сказала дану, привставая на цыпочки и вглядываясь в его лицо. — И давить будет на… эмоционально значимое. На уязвимые точки, скорее всего. На обычные перекосы в принятии решений. Гнев и гордыня.
Холодные пальцы дану скользнули по его щеке и зарылись в волосы.
Мирддин перехватил ее руку и поцеловал в ладонь.
— Гордыня и уныние, — сказал он. — Кто на нас?
Нимуэ не то засмеялась, не то всхлипнула.
— Как только откроется проход — беги.
Мирддин кивнул.
Дану отступила на шаг и резко вскинула руки. Нимуэ медленно, медленно развела ладони в стороны — и резко свела их. Волны будто рассек невидимый клин. Багровая толща раздалась — медленно, неохотно. Открылось каменистое дно.
— Быстрее! — выдохнула дану.
Мирддин побежал.
Темные, густого венозного цвета стены узкого коридора бурлили и содрогались, как студень, стараясь сдвинуться ближе. Светлые, прозрачные прожилки на них, подсвеченные красным, извивались, как змеи. Под ногами хлюпало, из-под ботинок разлетались брызги. Капля попала Мирддину на руку, и он зашипел — в виски вонзился чей-то отчаянный крик.
Слева за невидимой стеной медленно вспухала содрогающаяся волна. Капли в ней стенали, стонали и рыдали на тысячи голосов. Проход становился все уже, уже и уже, голоса становились все ближе, ближе и ближе, каждый кричал о своем — боль, горе, страх, бессилие, стыд, гнев, ужас. Мирддин попытался отстроиться, но защита рвалась и лопалась, как мыльный пузырь. Никакого света в конце туннеля не было; он просто бежал и бежал вперед, пока перед ним не выросла какая-то стена. Тогда он обернулся и увидел, что уже в метрах в десяти от берега. Сзади трепетало багровое и багровое, как рана с раскрытыми краями.
Он прислонился спиной к скале — это была скала — и стал смотреть. Это что-то значило; оставалось понять, что.
На тыльной стороне ладони растекалось красное. Бездумно, едва ли понимая, что делает, он слизнул каплю с руки.
Его обожгло изнутри. Сангрил; истинная кровь.
Красная река не была ошибкой; не была случайностью; не была результатом халатности или невнимания. Так и было задумано.
Все так и было задумано.
Он вдруг понял, как изнутри него поднимается смех — жгучий, как кислота, и неостановимый, как рвота.
Он обернулся назад — где-то там, бесконечно далеко, лежал берег, на котором этого можно было не знать. Можно было тешить себя иллюзиями. Можно было заблуждаться.
С той стороны берега шел человек. Человек еще не знал правды. От багровых стен на него ложился багровый свет. Он нес перед собой обнаженный меч, как факел, и лезвие тоже было багровым и алым. Человек еще не знал всей правды, но он должен, должен был ее узнать.
Он выставил перед собой руку — стены покорно раздались, образуя коридор. Он чувствовал, как они бурлят; как они пузырятся; как они кипят; как они стонут; как они стенают. Это было больно, но это была правда, ее нельзя было игнорировать, и никакой другой правды здесь не существовало. Ее нельзя было скрывать. Ее должны были знать.
Человек должен пройти достаточно. Человек должен знать. Каждый, каждый должен знать.
Человек остановился на середине пути и повернул голову к нему. Что-то мелькнуло в его лице, он не разобрал. Человек склонил голову — мотнулись светлые волосы — поднял гарду к лицу, целуя перекрестье, вскинул руку вверх, салютуя небу, и с размаху припал на одно колено.
Клинок вонзился в дно.
Он успел заметить, как в неподвижном воздухе сходятся, сходятся, сходятся, яростно рушась, рушась, рушась две багровых волны, погребая, погребая, погребая под собой человека, рассекая, рассекая, рассекая собой берега, пространства, измерения — и мир померк во вспышке.
Белый шум, выкрученный до невыносимой громкости, заполоняет все.
Сквозь помехи пробивается далекий шепот; далекий, но разборчивый; нежный, холодный, роняющий значения, как бусины. «Сок сладких плодов; предвечное Божье слово; мед дикий; цвет горный и цвет деревьев; земная
