Это уж как у кого получается. А вообще-то привыкнуть можно к чему угодно, даже к смерти.

РАССКАЗЫ

ДЕНЬ ОТДЫХА НА ФРОНТЕ

Тихие дни на переднем крае в том сентябре выпадали редко, все больше звучал сильный грохот, от которого лопались барабанные перепонки, над землей полз горячий дым, заживо съедающий людей, ревели "юнкерсы", по самые кабины набитые бомбами, а с неба, с облаков падала сырая, с черными прослойками сажи земля.

И все же иногда тихие дни выпадали. Ефрейтор Чигодин хоть и считался связистом, прикрепленным к самому командиру полка, а мотаться ему приходилось не то чтобы по территории полка — по территории всей дивизии, как и лазить с разведкой за линию фронта, иногда застревать там вместе со своей рацией, сидеть на ключе, передавая в штаб сведения о передвижениях фрицев и их техники к передовой… Поэтому, случалось, усталость наваливалась такая, что ни рукой не пошевелить, ни ногой…

Когда нагрузка большая, обязанностей много и все стараешься исполнить с полной отдачей, обязательно где-нибудь образуется слабое место, одно наползет на другое, а потом и на третье, скученность эта может отодвинуть все остальное в сторону, и начальство, понимая, что до бесконечности работать невозможно, снисходит до трудяги-связиста:

— Все, сутки тебе отдыха! Не то нагородишь мне тут, что в морзянке даже Смерш не разберется…

Вот она, благословенная дырка во времени, о которой мечтает каждый солдат, дырка в пространстве, когда можно отдохнуть, либо просто отоспаться, вытянув под каким-нибудь рыжим от недавней жары кустом ноги, а заодно и посмотреть пару светлых снов из своего детства.

Сны заменяют солдату кино и так же, как и фильмы, могут быть горькими, словно корень хрена, вытянутый из грядки в заброшенном огороде, и сладкими, заставляющими любую солдатскую физиономию расплыться в улыбке. Это так хорошо — улыбка на лице человека.

Ефрейтору Чигодину выпал день отдыха, вместе с ним судьба улыбнулась и его напарнику, пожилому солдату Савелову, отцу четырех детей, за которых он здесь, на фронте, болел больше, чем за самого себя, беспокоился, чтобы они там, в далекой тыловой деревне, не хворали, не пропускали уроки в школе, в минуты затишья подбодрял себя тем, что читал их письма и прикладывал к глазам пилотку. Пилотка после этого становилась мокрой, темной, а когда высыхала, на ней проступали белые пятна.

Целых полторы недели до благословенного дня отдыха они вдвоем обеспечивали связь, сидя в крохотном, насквозь пропитанном болотной мокретью блиндажике. Собственно, это даже не блиндаж был, а обычная яма, вырытая на земляном краю болота и накрытая двумя кусками ржавого железа, содранного снарядом с колхозной фермы, расположенной недалеко от линии фронта, еще связисты затащили в яму пару ящиков от 76-миллиметровых снарядов, и все… Получилось жилье на линии фронта.

Небогато, конечно, совсем небогато, но на войне бывало и хуже. И много хуже. Савелов был доволен — эта домовина устраивала его. В окопах люди стояли по колено в жидкой грязи.

Одна беда была — хуже снарядов и бомб, хуже мин, способных залететь даже в кастрюлю с супом и испортить обед целой роте, — сырость. Вода болотная, тухлая, с ядовитыми парами, вредная для здоровья, проступала отовсюду — из стенок ямы, будто стенки эти сплошь состояли из дыр, снизу, из-под сапог, била фонтанами, ну а уж течь сверху ей сам бог велел — сверху на человека валилось все, что положено и не положено, и человек был вынужден с этим мириться, поскольку выхода-то иного не было… Пропитались Чигодин с Савеловым в той яме болотом насквозь; дух болотный, тяжкий, разрушающий легкие, исходил от них, и, наверное, еще долго они будут пахнуть гнилью… Единственное что — только не квакали, как лягушки.

А вот деревня белорусская, в которой им выпала доля немного отдохнуть и хотя бы чуть поспать после многих бессонных ночей, болотом не пахла, хотя и стояла на берегу вязкой бездонной топи, называлась она Горшки. Название, надо заметить, совершенно сухое, сдерживающее всякое кваканье. Видать, в прошлом имела она прямое отношение к гончарному промыслу, мастера тут обитали знатные, за околицей и взгорбок глиняный имелся, и запас рыжей глины там был, да вот только время извело мастеров. Не стало их, а вот нужное дело, которым они занимались, живет в имени деревни до сих пор.

Расположились связисты на самой окраине Горшков, в сарае, который, к удивлению их несказанному, был цел — ни немцы его не сожгли, ни наши, ни народ непутевый, который имеется в каждом селении, не разобрал на дрова, не сгноил, постелив на землю вместо тротуара. Раньше хозяин хранил в сарае сено, и неказистые хлипкие стенки его пропахли душистой травой настолько, что вкусный сухой запах стоял здесь до сих пор.

К сараю примыкал заброшенный огород. Грядок на нем было немного, но то, что было, требовалось потрогать, помять пальцами: может быть, что-нибудь съедобное сохранилось?

Пощупали, помяли пальцами, обнаружили, что кое-где грядки картофелем начинены — крупным, зрелым, гладким… Картошка у белорусов всегда урождалась знатная.

Картошки набрали целую гимнастерку, быстро соорудили костер, протопили его, в рубиново мерцающие угли бросили два десятка картофелин — очень захотелось им печеной бульбой полакомиться.

Штабной повар, к которому были прикреплены связисты, никогда не баловал и не сумеет побаловать такой картошкой солдат.

Затея была хорошая, трогала душу тем, что пришла в нынешний день, на фронт, из детства и настолько расслабила наших героев, что у них даже лица обмякли, распустились, обрели грустное выражение.

Савелов смотрел на свои ободранные, в незаживающих заусенцах руки и растроганно вздыхал.

Сейчас у него под началом была рация с ключом, — все удобства, словом, а раньше — телефонный аппарат и катушка с проводом, который постоянно перешибали осколки, свои и немецкие пули, связь на гусеницы наматывали танки и так далее, иногда нитку цепляли усталые солдаты в пудовых сапогах и тоже рвали провод, — всякое бывало, в общем.

Когда идет бой, а связи нет, и командир полка орет так, что от голоса его дрожат облака, всю тяжесть ситуации приходится разматывать связисту, и он немедленно ныряет в простреливаемое пространство, в свист осколков и пуль, — искать обрыв.

Нитку связи — жесткий изолированный провод приходится пропускать через свои руки, обрывы скручивать и бежать (или ползти, раз на раз не приходится)