Отсутствие примеси человека разумного у последних неандертальцев, и наоборот, ее систематическое обнаружение у первых европейских людей может оказаться главной чертой отношений между этими популяциями, неважно, сложились они в Европе или в Азии. Можно сказать, что палеогенетика показывает неожиданную невзаимность, которую можно выразить так: «Я беру твою сестру, но свою тебе не даю». Отсутствие взаимности, нарушающей одну из важнейших структур отношений между народами, в данном случае следует считать тревожным сигналом. В этнографии обмен генами объясняется не любовью, а обязательным условием для союза между человеческими обществами, свойственным их структуре. Предположим, что в будущем палеогенетические исследования подтвердят систематически асимметричный характер подобной закономерности. Тогда у нас появится первый уверенный, но печальный ключ для расшифровки отношений между популяциями во время их встречи в Европе. И станет понятно, почему столь стремительно исчезли неандертальские популяции. Одновременно мы уясним происхождение некоторых неандертальских генов, присутствующих в ДНК сегодняшних народов Евразии. Палеогенетика, к сожалению, пока немногословна, но впервые хотя бы издалека мы увидели настоящую природу взаимодействий между неандертальцем и человеком разумным в момент колонизации последним Европейского континента.

Выслеживать неандертальца из долины в долину

Однако точные взаимодействия, существовавшие между этими популяциями в момент исчезновения неандертальцев, палеогенетика не документирует вовсе. Тем не менее, как только присутствие человека разумного начинает фигурировать в наших археологических памятниках, неандерталец из них исчезает. Этот археологический факт повторяется в каждом регионе Европы вплоть до полного вымирания этого вида. Причинно‑следственная связь очевидна.

Но необходимо уточнить, что неандерталец – вымершая популяция. Строго вымершая. Полностью вымершая. Если бы все волчьи популяции вымерли, считать это вымирание относительным лишь потому, что пудели, чихуахуа или шарпеи являются носителями почти всех генов волков, было бы глупым. Неандерталец умер, а бабушкин пудель – к бабушкиному счастью, не волк… И, кстати, парадоксально, что у этой породы собак, которая на волка ни капли не похожа, самое большое генетическое сходство с ним.

Археологические раскопки – это форточка, открытая в далекое прошлое. Через нее невозможно посмотреть на то, что происходило по сторонам пещеры.

Что касается областей поздней, близкой к неандертальской культуре, после 42 000 лет назад, например Бызовой стоянки на склонах Полярного Урала, я доказал там присутствие мустьерской культуры возрастом моложе 28 500 лет, но без человеческих останков, указывающих на ее автора. Маловероятно, что это популяции, бежавшие из Центральной Европы. Эти арктические общества, скорее всего, являлись автохтонными народами, продолжившими жить по‑старому, чьи традиции исчезли несколько тысячелетий спустя. И о судьбе этих сибирских обществ мы тоже ничего не знаем. Можно бесконечно обсуждать даты, климат, те или иные факторы, но надо смириться с тем, что перед нами картина строгого и радикального замещения популяции. С появлением человека разумного неандерталец исчезает.

Допустим, что конфликты имели место в двух километрах или даже всего в десяти метрах от нашей зоны исследования. Мы просто не найдем ни единого их следа.

Я подразумеваю именно то, что неандерталец не погиб естественной смертью. Несмотря на то что на протяжении этого периода археологически не было установлено ни одного следа конфликта. Для того чтобы археологически найти следы войны между неандертальцем и человеком, надо располагать гораздо большим количеством археологических объектов этого ключевого периода. В Европе очень мало раскопок, сохранивших богатые, хорошо изученные неандертальские стоянки, скажем, возрастом между 40 000 и 44 000 лет, с безупречными датами, вызывающими доверие, как в пещере Мандрен. И вероятность найти на этих местоположениях точную зону, где эти популяции могли сражаться, конечно, минимальная. Археологические раскопки – это форточка, открытая в далекое прошлое. Через нее невозможно посмотреть на то, что происходило по сторонам пещеры. Для этого надо, чтобы культурные слои продолжались за пределами пещеры, чтобы они были сохранены и чтобы исследователи задались целью их найти. Надо не только располагать исключительно хорошо сохранившимся ансамблем, но и устроить там основательные раскопки. Раскапывать не только пещеру, даже если она является стратегическим местом исследования, а целые холм, долину, выслеживать неандертальцев по соседним долинам, постараться проследить стоянки из долины в долину, из пещеры в пещеру… Такая конфигурация культурного слоя может существовать, и подобные исследования можно себе представить, что было бы образцовой научной программой, на разработку которой, насколько я знаю, до сих пор ни у кого не хватило амбиций. Мандрен – маленькая пещера, но в принципе пещеру вообще нельзя считать местом повседневного проживания для таких популяций. Оно по‑своему замечательное, так как его своды представляют собой отличную защиту, но естественное жизненное пространство этих популяций во время их остановок в Мандрене не имело препятствий и границ, в том смысле, в котором мы сейчас это понимаем. Мы не можем себе представить в нашем наследственном оседлом образе жизни, в нашем мире, искусственно ограниченном стенами, заборами, дорогами, сетками, что значит свобода для кочевых охотников, живущих в абсолютно естественном, не подверженном индустриализации мире. Раскопки вскрываются обычно всего на несколько десятков квадратных метров. Это маленькое окошко в прошлое, не соответствующее пространствам, которые на самом деле занимали эти группы. Допустим, что конфликты имели место в двух километрах или даже всего в десяти метрах от нашей зоны исследования. Мы просто не найдем ни единого их следа. И ничего об этой истории, вероятно, никогда не узнаем. Также можно предположить, что возможные свидетельства схваток просто‑напросто не сохранились с таких далеких времен. К сожалению, наши древние археологические источники невозможно сравнивать с некоторыми свидетельствами столкновений, сохранившимися с неолитического периода, так как эти свидетельства касаются периодов в десять раз моложе. С неолитического периода обнаружены коллективные захоронения, указывающие на военную резню, по той простой причине, что эти события произошли всего несколько тысяч лет назад. Неандерталец исчез несравнимо раньше. По сравнению с этими поздними периодами неандертальцы оставили нам очень мало следов своих стоянок и более‑менее целых скелетов. Всего 40 скелетов дошло до нас за 300 тысячелетий… Тот факт, что мы не наблюдаем следов сражений, всего лишь значит, что отсутствуют останки последних неандертальцев… Утверждать, что сражений не было, потому что мы не нашли их археологические следы, настолько же логично, как утверждать, что неандертальцы не исчезли, потому что их тела не были найдены… Весьма прозаично, мы находимся на краю археологической бездны, в тумане, и перед нами нет доказательства, что сражений не было.

От силы