Нет сомнения в том, что особенные навыки передавались из поколения в поколение. Но в неандертальских культурах не было нормализации, стандартизации, систематического повторения, этой практически промышленной черты, присущей и определяющей одновременно и доисторические культуры людей разумных, и современные общества. Вот мы, наконец‑то, докопались до фундамента этих человечеств и до глубоких различий между неандертальцем и людьми. Каждое неандертальское орудие само по себе – творение. Ремесленник через осязание играл с естественными формами грубой материи, с текстурами и цветами камня. В мустьерском предмете есть баланс, абсолютное совершенство, почти неуловимое, но присутствующее и свидетельствующее о замечательном мировоззрении.

Постоянное взаимодействие между используемыми ими материалами и присущими им техническими традициями привело неандертальцев к абсолютной творческой плодотворности, недоступной нашему пониманию. Процесс бесконечного производства оригинальных произведений, тем не менее, направляемый хорошо обозначенными традициями, состоял в диалоге с материалами, текстурами, цветами камней, дававших направление для творения или составлявших итоговый баланс всего произведения. Перед нами бесконечная творческая сила, не сравнимая с техническими произведениями наших обществ. Тонкий диалог предмета с материалом, из которого он изготовлен, дает множество вариантов, связанных с культурным наследием каждой группы. Именно этот способ мышления, полагаю, лежит в основе уникальности каждого неандертальского предмета. Бесконечный спор между неандертальскими орудиями и свойствами материалов, из которых они изготовлены, приводил к замечательному разнообразию технических решений и позволял ремесленнику проявить максимальную гибкость при воплощении технического проекта.

Каждое полученное орудие было, по своей сути, уникальным предметом. Столь необычные качества ремесленных произведений прослеживаются во всех культурных традициях этих групп, хотя эти предметы применялись в разных, по сути, повторяющихся сферах повседневной деятельности. Каждый предмет одновременно был технически сверхоснащен и в то же время уникален по своей конструкции. Подобный подход к ремеслу неразрывно связан с особенностями ментальных структур ремесленников, какие бы технические традиции они ни унаследовали. Это творчество выражает абсолютную ремесленную свободу и, вероятно, глубинную свободу мировоззрения. Можно предположить, что ремесленное производство предметов неандертальцами указывает на их восприятие действительности мира, не отзывающееся в знакомых нам структурах человеческих обществ, неважно палеолитических или современных. Мустьерский предмет по своей философии отчасти приближен к некоторым восточным понятиям, например шибуи и ма в Японии или мана у маори. Вероятно, эти чувствительные сферы могут лучше всего определить для нас неандертальские материальные произведения.

Но если мы можем проложить параллели между неандертальскими ремесленными конструкциями и некоторыми современными духовными течениями, можно ли считать, что нет структурного различия между мировоззрениями неандертальца и человека разумного? Я не думаю, что это так. Мы ставим на одни весы все неандертальские общества, чьи традиции невероятно многообразны, и некоторые строго ограниченные течения человеческой мысли. Мы сравниваем структуру неандертальского мировоззрения с маргинальными и изолированными проявлениями современных культур. Мы сопоставляем структуру, вероятно, общую для целой биологической популяции, с некоторыми очень ограниченными культурными чувствительностями. Например: шибуи, ма и мана, нестандартные образы мышления и мировоззрения.

Эти размышления помогают нам уяснить некоторые основы поведения неандертальских популяций. И нам сразу становится понятно, что попытки брать количеством, очень популярные при анализе этих ископаемых обществ, не дают представления об этологических особенностях; они не смогут описать шибуи или мана одного или тысячи предметов. И перед нами встает вопрос существования неизмеримого – течений, ощущений, понятий, имеющих собственное существование, основ структуры целого общества.

На кону даже не осязаемость реальности этих понятий, а способность с помощью научного подхода, строго количественно описать эти структурные элементы человеческих обществ. Но ни чувственный, ни эстетический подход также не позволят картографировать ментальную вселенную неандертальских популяций. Эстетика лежит лишь на самой поверхности мустьерского предмета. Анализ выраженных ментальных структур намекает на то, что работы достаточно для целого отдела исследователей человеческого поведения, для целой новой дисциплины. Да и сам анализ технических систем, мощный, хотя и застрявший в самом начале на протяжении последних сорока лет, не позволил ни разглядеть, ни понять поведенческие различия. Не то чтобы этого нельзя было добиться, просто никто не задавался такой целью.

Мне кажется, что неандертальские творчество и чутье способны создавать произведения, далеко превосходящие произведения наших обществ, восхваляющих эго. Они доходят до универсальной формы красоты, в которой эго уже не в центре, а далеко на периферии.

Нас в этом методе всегда преследовали, как призраки, наши ментальные схемы, наши рациональные ограничения. И эта ложная рациональность до недавнего времени заставляла нас воспринимать экономику традиционных обществ как экономику выживания. Надо было дождаться замечательного анализа Маршала Сахлинса «Каменный век, век изобилия» (1972 год), чтобы осознать, что мы применяли наши собственные западные клише к обществам, о которых, по сути, ничего не знаем. И даже сегодня, в 2022 году, хотя и наметился какой‑то прогресс в нашем понимании традиционных обществ, понимание нами ископаемых обществ остается узко ограниченным нашими современными западными понятиями. Если не заставлять себя задавать некоторые дерзкие, но уместные вопросы, анализируя древние неандертальские традиции, мы никогда не сможем постичь их глубинный смысл, как бы точно мы ни пытались все подсчитать.

Этот «разум неандертальской руки», очевидный, но неописуемый, превосходит чисто технический разум, он превосходит все понятия эстетики, равновесия, нерациональной функции знака, демонстрируя удивительный характер рукотворного предмета и его творца. Ремесленные работы и произведения искусства человека разумного красивы. Но они всего лишь красивы, просто красивы… Они редко больше этого. У человека разумного искусство – всего лишь выражение, подтверждение эго. Мне кажется, что неандертальские творчество и чутье способны создавать произведения, далеко превосходящие произведения наших обществ, восхваляющих эго. Они доходят до универсальной формы красоты, в которой эго уже не в центре, а далеко на периферии. И в этой логике искусство, символ, знак, похоже, просто невозможно отделить от повседневных ремесленных творений. В этом нет надобности. У всего одна функция. Техническое и художественное выражение складываются в общую, цельную логику. Искусство ради искусства говорит о творце. Неандертальское искусство, слившиеся с технологией, уже не говорит о человеке и личности, об эго, оно повествует исключительно о присутствии в мире всей группы.

То, что описывает генетика, эти биологические расхождения популяций, отзывается во всех сферах, организующих человеческие общества: в ремеслах, оружейном деле, в искусстве.

Если эти выводы верны, мы приходим к неожиданному определению нашего собственного вида и к характеристике очень отличающегося от нас человечества, в котором искусство, символ необходимо искать за пределами тесного определения, к которому мы привыкли. Неандертальское искусство находит здесь отголоски в определении неандертальского оружия, которое мы обсуждали ранее. Если существовало неандертальское искусство, то, вероятно, как и в