случае с оружием, оно заключалось в малом: в сборе замечательных предметов, соскобах, черчении неопределенных черточек, смысл которых остается неразгаданным. Необычные предметы, морские раковины, когти, минералы, но суть коллекции, ее предназначение творец не раскрывает. Мы все еще не нашли ни одной неандертальской дырочки в зубе, в морской раковине, в кости, за которую можно было бы их подвесить. Зато мы продолжаем всматриваться в редкие неопределенные черточки и, как и в случае с оружием, восклицаем: «Смотрите, они как мы!» И чем больше мы рассматриваем их оружие, редкое и гетероморфное, их искусство, такое парадоксальное, такое неубедительное, тем больше видно, что эту популяцию никак не вместить в наши узкие рамки, в наши упрощающие ячейки.

Нет, неандертальца нельзя считать суррогатом человека разумного. Он не только отличался от него, но по многим пунктам, вероятно, его превосходил как минимум в его полноценной творческой силе, постоянной и свободной от эго, которое у людей в большой степени определяет необходимость отличия особи от группы. В сравнении с неандертальцем наша популяция очень поверхностна, очень искусственна в творческом плане. И можно сказать, что в области творчества человек разумный, вероятно, в подметки не годился неандертальцу и что наши предки в этом плане были совершенно точно умственно неполноценны. А вот в плане материальной рационализации мира неандертальцу, напротив, пришлось им уступить.

Похоже, что нам, людям, сама наша природа не позволяет принять различие, поэтому нам так трудно постичь другое человечество и другие паттерны поведения. Нам надо сделать усилие над собой, чтобы в нашем сознании созрела мысль о реальности иного взгляда на мир. Но невозможно представить прошлые человечества как монолитный блок, без вариаций. Это наш креационизм 2.0. Палеогенетика говорит нам, что неандерталец – это не человек разумный, эти популяции разошлись в разные стороны сотни тысячелетий назад, эволюционировали по‑разному, параллельно, приспосабливаясь, каждый по‑своему, к разной окружающей среде.

То, что описывает генетика, эти биологические расхождения популяций, отзывается во всех сферах, организующих человеческие общества: в ремеслах, оружейном деле, в искусстве. Каждый раз, когда исследователи решали искать признаки сходства неандертальца с нами, они находили лишь вариации на несколько упрощенных тем, которые, на мой взгляд, вовсе не позволяют считать его нашим двойником. Но если задуматься, может быть, так даже лучше… Несколько черточек на кости или на камне не могут научно доказать художественные понятия в строгом смысле, используемом нами сегодня. Между нашими последними неандертальцами из пещеры Мандрен и художниками пещеры Шове прошло всего лишь 6000 лет, а это совсем ничего! Последние неандертальцы были носителями того же представления о мире, что и популяции, жившие 100 000, 200 000 или 300 000 лет назад. И в этой сфере, если не делать над собой усилия, чтобы рассмотреть эти общества сквозь призму их материальных произведений, которые нужно воспринимать в их целостности, мы неизбежно пройдем мимо сюжета. Вопрос не в том, чем неандертальские произведения могли быть похожи на наши, а в определении их базовой структуры. Фокусироваться на приблизительных мелочах, субъективно считающихся символическими признаками, – все равно что анализировать лист на дереве, не анализируя лес, в котором он одновременно и незаметен, и активно участвует. Неандерталец оставил нам в наследство миллионы замечательных артефактов, рассказывающих нам, с каждым разом все очевиднее, о его ментальных структурах. И это обсуждение, это размышление о том, кем был неандерталец, систематически сосредотачивается на нескольких предметах, нескольких устаревших понятиях, нескольких давно раскопанных объектах. Украшения и кости из Арси‑сюр-Кюр, шательперонская культура и ее неандертальский обитатель – все исследования крутятся вокруг этого, но ученым так и не удается приблизиться к фундаментальным структурам мышления и к действительной сути неандертальца.

Заключение

Освободите создание…

Можно предложить другой подход, и его необходимо отстаивать. Вот уже почти 30 лет как я раскапываю неандертальские объекты от двух до четырех месяцев в году, и я не наблюдаю того, что нам пытаются внушить по поводу природы неандертальца. Жаль, что этот взгляд, довольно односторонний, на суть этого человечества – практически единственный, предложенный сегодня публике. Надо признать, что это аккуратное размышление представляет нам теперь приятного, приемлемого неандертальца, почтительного, в наших рамках. Обычно главный аргумент основывается на том, что неандертальца пора реабилитировать, ведь мы привыкли считать его не таким, как мы, а значит, зверем, из‑за склонности к расизму, оставшейся в нас с XIX и XX веков. Но, отмахиваясь от этого явления слишком быстро, мы отказываемся анализировать, в чем оно заключается. И вместе с этим отказываемся анализировать глубокие процессы, происходящие у нас на глазах. Настоящий расизм – это отказ от различия. Отвержение отличающегося, исторжение его за границы человечества. Расизм – это те старые фотографии степных индейцев в европейских костюмах, переодетых в нас.

Ограничивая неандертальца нами, мы обнажаем гримасу неосознанного расизма, до сих пор скрепляющего модели нашего собственного общества, так как мы неспособны представить себе любую форму иного, любое отличие. Ничто, отличающееся от нас, не может быть человеческим потому, что мы ограничиваем определение человечества нашей действительностью.

Настоящий расизм – это отказ от различия. Отвержение отличающегося, исторжение его за границы человечества. Расизм – это те старые фотографии степных индейцев в европейских костюмах, переодетых в нас.

И вот теперь две концепции лоб в лоб противостоят друг другу. Та, которую выражаю я, на мой взгляд, не просто способ восприятия субъективной действительности. Объективирует ее тот факт, что она стала результатом непредвзятого размышления, постепенно созревшим почти за тридцать лет повседневного общения с останками этих популяций. Сегодня я понимаю, что существовало много вариантов пребывания в этом мире. Нет ни одной объективной, логической, рациональной причины, по которой популяции, эволюционировавшие независимо на протяжении сотен тысячелетий, развили бы мировоззрения, совершенно совпадающие с нашими. Опять же, неосознанные структуры мышления демонстрируют нам, что в нашем обществе еще остались неосознанные концепции, соответствующие креационизму, для нас все разумные существа естественно становятся и строго ограничиваются, тем, чем стали мы сами.

Вот перед нами все элементы: поведение, традиции и технические системы, современность двух популяций на одной территории и замечательная асимметрия между популяциями.

Так что же произошло с неандертальцем? Если верить нашим замечательным исследованиям сажи в пещере Мандрен, представители этих двух человеческих видов действительно физически встречались на одной территории и, возможно, прямо в этой пещере. Если сравнить эту встречу с общей схемой колонизации Америки, можно увидеть, как отсутствие общего равновесия разрушило по принципу домино все традиционные общества. Это ничего не сообщает нам о сумме малых фактов, связанных с конкретными моментами этих встреч