ни антропологи, ни генетики им не владеют, так как эта область им чужда. Структура мысли, по своему определению, тонкая, поддающаяся интерпретации и может основываться только на ближайшем знании следов, оставленных этими людьми.

Речь идет об их технических знаниях и их применении, об их отношении к миру органическому и минеральному, об их восприятии мира живых и мира мертвых, об их представлении о самих себе и об окружающих. Именно в этих понятиях заключен весь смысл. И как раз поэтому мы неосознанно, с такой легкостью, с закрытыми глазами примеряем на себя этот образ неандертальца в костюме. Потому что в этом случае мы судим по одежке. Одежка наделяет создание человечностью, но это наша собственная человечность. В любом человеческом обществе, традиционном или ультрасовременном, одежда придает человеку общественный статус и человечность. Это также значит, что, не доходя до определения структурных различий в умственных способностях, потенциально отличающих нас от неандертальца, простые культурные разногласия отличают людей от «почти людей». И это глубоко засело в нашем подсознании. Этнографическая литература содержит множество свидетельств связи между одеждой и человечностью в наших умах. И Сент-Экзюпери напоминает нам о том, что западное общество в этом плане, как и во всех остальных, не умеет взглянуть на себя со стороны, оно является пленником своих этнических кодексов: «У меня есть серьезные основания считать, что Маленький принц является пришельцем с планеты, знакомой нам под названием астероид B612. Кроме одного турецкого астронома в 1909 году, этот астероид больше никто не видел. Он детально представил свое открытие на одном из Международных астрономических конгрессов. Но ему никто не поверил из‑за его традиционного костюма. Да, взрослые вот такие. На счастье для репутации астероида B612 турецкий диктатор заставил свой народ под угрозой смерти одеваться по‑европейски. Астроном представил свое открытие повторно в 1920 году в элегантной одежде, и в этот раз с ним все согласились».

Сент-Экзюпери указывает здесь на структуры самосознания в этой поразительной книге, написанной в 1942 году, в эпоху, когда взрослые, пленники собственной истории, должны были показать свою самую отвратительную личину. Автор показывает, насколько бессмысленно судить отдельных индивидов и целые популяции по их внешнему виду, именно в ту эпоху, когда и появился наш неандерталец в метро, реабилитированный тем, что был одет как мы.

А. де Сент-Экзюпери. «Маленький принц». Издательство «Галлимар»

Преображение человека за счет одежды и поз, не принадлежащих его культуре, с целью его реабилитации на самом деле называется ассимиляцией. Мы смотрим в эту сторону и под поверхностным слоем добрых намерений видим более коварную действительность, возвращающую нас в постыдные часы западной истории. Неандерталец в метро неудержимо напоминает об американских ассимиляционных программах коренных американцев. Их развернули с подачи Джорджа Вашингтона и Генри Кнокса, ввязавших Америку с 1790‑е по 1920‑е годы в процессы насильственных культурных преобразований индейских народов. В 1879 году школа принудительного обучения Карлайл, основанная капитаном Ричардом Генри Праттом, имела лозунг: «Убейте Индейца… и спасите Человека». Детей там заставляли постричься, забросить родной язык, родные традиции и традиционную одежду, чтобы говорить по‑английски и одеваться по‑американски. Эта политика еще была в действии за десять лет до появления портрета неандертальца в костюме с галстуком.

Том Торлино из племени навахо, при поступлении в школу Карлайл в 1882 году и три года спустя (Госархив администрации, RG-75, серия 1327, ящик 18, папка 872, http://carlisleindian.dickinson.edu/student_files/tom-torlino-student-file)

Нацепить на неандертальца нью‑йоркскую шляпу – рискованная игра. Играя с огнем, всегда обжигаешься. Не беда, что шляпа прячет его низкий лоб, – морфология костей ничего не сообщает об умственных способностях определенного народа. Но, представив его в таком виде и продолжая это делать век спустя, мы полностью лишаем себя возможности проанализировать и понять суть неандертальца. Теперь это делается в основном с целью воздействовать на подсознание широкой публики, в которое уже намертво впечатан намеренно ограниченный школьным преподаванием образ этих популяций. Образ, не допускающий оспаривания. Кто такой неандерталец? Это мы. Точка. И это предубеждение и научный обман. Он буквально останавливает наше воображение, наше представление о реальном прошлом. И обманывают не только широкую публику: иллюзия напрямую влияет на научное сообщество; ученые играют в удивительную игру, кто громче сообщит в СМИ об очередном открытии, систематически пытаясь показать, доказать и закрыть тему принадлежности неандертальца к людям по своей сути. Они нам подобны, даже равны, мы в них видим себя.

Неужели создание нуждается в наших понятиях, чтобы реабилитироваться? Чтобы возвыситься до нашего уровня, которым мы так гордимся? Хотя о чем говорить, если уже в 1929 году многие ученые в своих мыслях придавали неандертальцу форму, соответствующую нашему представлению: «хомо костюмус галстукус». И неандерталец вновь оказался гуттаперчевой жуткой куклой в руках неопытных колдунов.

Не надо забывать о том, что урожденные американцы отличались от западных популяций всего лишь своими техническими и культурными традициями. Неандерталец же является трижды ископаемым человечеством в культурном, биологическом и поведенческом планах. Теперь надо определиться, придает ли ему его биология особенное поведение, свойственное лишь ему. И так как 99,9 процентов сохранившихся артефактов его культуры представляют собой орудия из твердого камня – кремня, кварца, обсидиана и кварцита, – мы располагаем только анализом этих предметов для представления об умственных структурах этих популяций. А что именно рассказывают эти предметы о своих ремесленниках? И что они говорят о других человечествах, проживавших в то же время? И конечно, нельзя ориентироваться лишь на технические навыки, ведь они всего лишь технические, а наше человечество определяется и отличается именно душой, вложенной в материю, приданием нашим предметам трансцендентальной, культурной и символической ценности. В наших предметах живут духи наших знаков, нашей нерациональности.

Мы все инстинктивно понимаем, что, если бы наши предметы не были, прежде всего, выражением наших фантазий, картины Ван Гога выглядели бы просто наляпанными цветными пятнами на натянутых полотнах. Все эти нерациональные формы украшений и искусства, души, вложенной в материю, на самом деле археологически легко узнаваемы и исследованы в очень большом количестве, начиная с первых обществ человека разумного и на протяжении всего раннего европейского палеолита, причем именно на территориях, прежде оставленных неандертальцем и позже присвоенных этим новым человечеством. Эти нерациональные формы, принадлежавшие нашим предкам, узнаваемы в десятках тысяч обработанных бусинок, человеческих и животных фигурках, флейтах, украшенных пещерах, абстрактных и фигуративных изображениях на многих материалах, таких как кость, бивни, камни, стены.

И мы очень хотели найти в неандертальце нас