Я понимаю, что эта сеть усложняет управление и, главное, ограничивает его. Это далеко от абсолютной власти. И это нужно решать. Но те решения, что приходили в голову, были хоть и заманчивыми, но отнюдь не действенными. Убрать всех неудобных, подавить недовольных? Это глупость.

Все эти вопросы требуют времени и терпения. Я не верю в то, что можно достичь всего за одну жизнь. Те, кто утверждает обратное, либо лгут, либо довольствуются поверхностными победами. Я для себя трезво оценил: моё время ограничено, и моя задача — не решить всё, а обозначить верные направления.

Ладно, что-то я совсем расклеился. Хорошо, что в тренировках с Фустом всё идёт отлично. Я уже вижу результаты своих усилий: тело становится крепче, гибче, сильнее. Оно ещё растёт и развивается, но я уверен, что заложил правильную базу.

Моё фехтование заметно улучшилось. Я уже могу спарринговаться на равных с легионерами-новобранцами. Конечно, более опытным бойцам, особенно ветеранам, я пока проигрываю. Здесь играют роль не только техника, но и масса, рост, сила. Но я стараюсь компенсировать это ловкостью и скоростью, и это работает. Даже Фуст отметил, что моя реакция опережает физическую подготовку: иногда тело просто не успевает за разумом. Теперь он уже не ставит под сомнение мой статус тиро, но любит поддеть фразами вроде "недолегионер". Что ж, это меня не раздражает — скорее мотивирует. Останавливаться на достигнутом я точно не собираюсь.

Мой “салон” по популярности стал вторым после отцовского. Мы даже выстроили своеобразную систему, где мои встречи фильтруют и дополняют те, что организует император. Это помогло мне лучше понимать людей. Я уже чётко вижу, с кем стоит иметь дело, кто на что способен, и как их можно использовать. Ретроградов стараюсь обходить стороной. Пусть окружающие понимают: меня не интересуют старые порядки ради самих порядков. Я уважаю прошлое, но больше меня волнует будущее, развитие.

Кстати, о развитии. Наш лагерь всё больше перестаёт быть чисто военным. Сюда стекаются учёные, философы, математики. Для них построили отдельное здание. Среди них встречаются откровенно сомнительные личности, которых я не стесняюсь выгонять без лишних церемоний. Мне не нужны паразиты и нахлебники. А вот те, кто умеют думать, слушать, впитывать новое, получают моё полное одобрение.

Эти усилия начали приносить плоды. Один из учеников Птолемея, математик из Александрии, играя с новой системой, самостоятельно вывел правила умножения, основываясь на сложении и группировке чисел в скобках. Это вызвало новый шквал обсуждений. Вдохновлённые этим успехом, математики ринулись искать способы формализовать правила деления. Это оказалось чуть сложнее, но работа шла полным ходом.

Я был рад. Это был наглядный пример моей мысли: не решать всё самому, а создавать направления, которые люди смогут развивать. Видеть, как идеи обретают жизнь и становятся основой для нового знания, доставляло мне искреннее удовольствие.

Мое общение с философами также порадовало результатами. Я наконец сформулировал концепцию, но вопрос её презентации оставался открытым. Она была слишком всеобъемлющей, чтобы её можно было сразу полностью представить. Скорее, следовало показать основу, фундамент, а "мясо" — детали и углубления — должны были нарастать со временем. Более того, это требовало поступательной стратегии: резкое внедрение могло вызвать отторжение. Эти философы оказались в лагере очень кстати, ведь вскоре им предстояло разойтись по Империи, распространяя новые идеи.

На мой взгляд, я заложил неплохую основу для себя. Но всё ещё слишком шатко.

Формально я ещё ребёнок. И всё большее беспокойство вызывало здоровье моих родителей. Отец, уставший от этой затяжной войны, выглядел крайне утомлённым. Мать, занятая лагерными заботами и младшими детьми, тоже не блистала здоровьем. Эти мысли тревожили меня больше всего.

Никто не мог дать мне гарантии, что в случае их смерти власть перейдёт ко мне. Да, меня уважают, но я ещё слишком молод, а мой политический вес пока недостаточен. Империя не знает жёсткого наследования власти. Мой отец был усыновлён. Как и его предшественники: Люций Вер, Антоний Пий, Адриан, Траян. Эта система доказала свою эффективность.

Но Марк Аврелий решил отойти от неё, возложив свои надежды на передачу власти сыну. Это рискованный шаг. Из всех его сыновей выжил только я.

Мне нужны хотя бы 10 лет, чтобы отец укрепил мою легитимность. Без него ситуация станет хаотичной. Любой генерал сможет провозгласить себя императором, а я окажусь на грани уничтожения.

Сейчас моё положение в войсках кажется надёжным: легионеры благожелательно ко мне относятся, центурионы и легаты, которых я поддерживаю, тоже станут за меня. Но генералы — другое дело. Они слишком крупные фигуры, чтобы делиться своими мыслями. Всё выглядит спокойно, но я не знаю, что они держат за пазухой.

Оставшись сиротой в этот сложный период, я окажусь в особенно уязвимом положении.

Я смотрел на огонь, стараясь унять свои страхи, обдумывая, что упустил, и что ещё можно сделать.

А еще эти преторианцы…

Внезапный стук в дверь прервал мою сосредоточенность. Раб вскочил, чтобы проверить, кто пришёл. После короткого шёпота с пришедшим он вернулся, слегка склонившись:

— Посыльный от императора передал, что вас зовут, господин.

— Хорошо, — кивнул я.

Отогнав лишние мысли, я привёл себя в порядок. Накинув тёплый плащ, я направился к отцу…

***

Выйдя на крыльцо, я осмотрелся. Лагерь был тщательно очищен от снега, особенно в районе форума (principia), где порядок и дисциплина казались незыблемыми даже зимой. Белоснежный покров отражал свет факелов, расставленных вдоль главных дорог. Воздух был холодным и резким, пронизывающим даже сквозь меховую подкладку моего плаща.

Я постарался побыстрее добраться до отцовского входа в преторию, укрывшись в тёплый плащ, подбитый мехом.

— Аве, Август! — поприветствовал я его по-военному, заходя внутрь.

Марк Аврелий поднял на меня взгляд и жестом пригласил сесть напротив.

— Сальве, Люций. Нам нужно поговорить, — сказал он усталым голосом.

Вновь отметил, как сильно он сдал за последнее время. Несмотря на свою стойкость, война истощала его. С 919 года он почти без передышки отдавал себя служению Империи, находясь в постоянной тревоге и напряжении. Девять лет войны, пусть даже и низкой интенсивности, — это тяжёлое испытание для любого человека.

— Я слушаю тебя, отец, — сказал я, отложив в сторону формальности. Передо мной сейчас был не император, а отец.

Он вздохнул, позволив себе короткий момент расслабления:

— Это нужно было обсудить раньше. Это моя вина. Все силы, всё внимание забирает эта война...

Его взгляд потяжелел,