Устранение Окса – сильного политика и идейного сторонника революции, к которому вряд ли можно в полной мере отнести предъявленные обвинения – тем не менее было необходимо Лагарпу для реализации собственной программы «спасения Отечества». К ней относилось обретение подлинной независимости от Франции, наполнение бюджета за счет распродажи национальных имуществ, а на вырученные деньги – создание собственной регулярной армии, для чего сперва образовывалась гвардия в 500 офицеров «для охраны верховных властей» (то есть в первую очередь Директории), которые бы ежемесячно сменялись, чтобы у себя на местах обучать новых бойцов. Через год Лагарп надеялся таким способом поставить под ружье 50 тысяч человек, «способных защищать землю Гельвеции и ее независимость». Пока же «надобно было спасать деревни, заморенные армейским постоем, утирать слезы несчастных, поддерживать с гражданскими и военными агентами французской Директории и с нею самой нелегкие сношения, каковые нищета, преграды и бесконечные горести нимало не облегчали»[257].

В своих публичных обращениях от имени Директории Лагарп выдвигал чрезвычайные меры, которые «были суровыми, быть может, жестокими, но достойными наших предков, <…> они вполне соответствовали республике, подвергнутой тысячам смертельных угроз, от которых можно спастись только мерами в высшей степени энергичными». Лагарп предлагал «торжественно объявить, что вся Швейцария – это большой военный лагерь, и каждый житель призван защищать его как солдат», что общины несут ответственность за собственность и за семьи всех, кто ушел на защиту родины, что республика берет на себя попечение о раненых и детях, оставшихся сиротами, и, наконец, что части дезертиров, пойманные вне поля боя, подлежат децимации «согласно обычаям древних швейцарцев и римлян», а выжившие будут поставлены на передовую линию, чтобы искупить свое бесчестие[258].

Проведение в жизнь таких мер требовало укрепления исполнительной власти, что естественным образом приводит Лагарпа к мысли о «диктатуре». Собственно, ее уже напоминало долгое (два с половиной месяца, до 4 сентября 1799 года) председательство Лагарпа в Директории. Но, как подчеркивают современные историки, понятие «диктатуры» воспитанный на античных авторах, Плутархе и Таците, Лагарп понимал именно в римском смысле[259]. «Временная диктатура казалась мне необходимостью, но, искренний друг свободы, я хотел, чтобы законодательный декрет, который бы одобрил эти чрезвычайные полномочия, тщательно определил их, установив пределы и объявив наказание, которое будет вынесено Директории, если она преступит свои новые полномочия или продлит их хотя бы на минуту дольше установленного срока»[260]. Действительно, с согласия законодательных палат Директории был передан ряд полицейских полномочий: так, ее приказа было достаточно для ареста и помещения под стражу (что использовалось для взятия в заложники членов бывших правящих семейств в кантонах, которых подозревали в сговоре с врагом). Но Лагарп размышлял и о более глубокой централизации исполнительной власти, к чему его явно подтолкнул произошедший во Франции переворот 18 брюмера (9 ноября 1799 года), препринятый вернувшимся в Париж Наполеоном Бонапартом.

Пока Наполеон находился в Египте, военные действия в Европе летом и осенью 1799 года шли с переменным успехом. С одной стороны, к концу августа 1799 года армия генерал-фельдмаршала графа Александра Васильевича Суворова-Рымникского очистила от французских войск Северную Италию, после чего ему было предложено соединиться с Римским-Корсаковым возле Цюриха с тем, чтобы далее обе армии вместе развивали наступление на территорию Франции. Кратчайший путь к соединению лежал через Сен-Готард. 21 сентября русская армия выступила из Беллинцоны в сторону альпийского хребта; так начался знаменитый Швейцарский поход Суворова. Замечательно, что при его армии находился бывший ученик Лагарпа, 20-летний великий князь Константин Павлович, для которого это был первый опыт участия в боевых действиях. Некогда юный Константин, обижаясь на Лагарпа, обещал прийти за ним в Швейцарию во главе армии – и вот, удивительным образом, данное им обещание начало воплощаться в жизнь!

С другой стороны, генерал Массена очень вовремя, 25–26 сентября, разбил под Цюрихом армию Римского-Корсакова, вынужденную отступить с территории Гельветической республики за Рейн, и это лишило смысла поход Суворова (о чем тот еще не мог знать). Правое крыло французской армии под командованием дивизионного генерала Клода Лекурба столь же вовремя вытеснило австрийцев из Центральной Швейцарии и взяло под контроль Сен-Готард, перегородив Суворову путь. Тому, правда, после тяжелых боев удалось пройти через перевал, долину Урсерн и Чертов мост, чтобы вдоль Ройса спуститься к Альтдорфу (столице кантона Ури и «мифа о Телле»). Но затем в Муотатале Суворов узнал о поражении Римского-Корсакова и принял решение не идти дальше к Цюриху, где находились заведомо превосходящие его силы противника, а пробиваться через Гларнские Альпы в долину Рейна.

Ни для кого в Гельветической республике не было секретом, что Лагарп воспитывал и Александра – нынешнего наследника российского трона, и его брата, который сейчас вместе с Суворовым с оружием в руках вступил на швейцарскую землю. Не раз Лагарп слышал за спиной упреки в том, что он «служит интересам России», да и к тому же получает от царя пенсию, которая до избрания членом Директории действительно оставалась единственным источником его доходов. Даже в мае 1798 года, то есть в разгар революции, Лагарп умудрился-таки отправить Александру письмо с просьбой обеспечить ему очередную годовую выплату! Правда, с момента избрания в Директорию, чтобы не навлекать на себя новых подозрений, Лагарп прекратил всякие сношения с Россией (в том числе столь дорогую для него переписку с учеником). Но в то же время он продолжал чувствовать себя связанным с этой страной и ее правителями, которые были для него вовсе не чужими людьми.

Узнав о наступлении корпуса Римского-Корсакова, в июле 1799 года Лагарп воспользовался первым же удобным случаем (перехваченным пакетом с дипломатической почтой на имя императора), чтобы передать Павлу I письмо, где с политической точки зрения доказывал пользу для России сохранить независимую и целостную Швейцарию, а с чисто человеческой стороны задавал вопрос, который не мог не задеть Павла, радушно принятого в Альпах в 1782 году: «Когда проезжали Вы некогда по нашей стране, жители ее Вас приветствовали; с тех пор ничего они недостойного не совершили. Взываю я, Государь, к Вашей вере и не боюсь у Вас спросить, отчего приказывает Ваше Императорское Величество своим воинам сию гостеприимную землю разорять?»[261]

Письмо Лагарпа к Павлу I удивляет той откровенностью и прямотой, с которой председатель гельветической Директории обращается к главе враждебного государства, надеясь, что их личные отношения помогут в решении международных проблем. Лагарп даже не преминул напомнить Павлу об особой связи между ними, которая установилась после памятного объяснения в Гатчине в 1795 году. Впрочем, это был вовсе не «приватный», а публичный ход швейцарца, который зачитал письмо своим товарищам по Директории – «по секрету» (который, конечно же, тут же стал известен французам!), но одновременно и допуская в будущем возможность его публикации[262]. Однако этот честолюбивый демарш не принес положительных результатов. У французов появился лишний повод усомниться в лояльности к ним Лагарпа (которая и без того была под вопросом), а Павел I проигнорировал политические аргументы письма, но, раздраженный его дерзостью, приказал лишить Лагарпа российского ордена и пенсии «за его неистовое и развратное поведение» как революционера и даже передал в армию приказ при первой же возможности арестовать Лагарпа и доставить его в Россию[263].

Как видим, шутливые слова Константина продолжали сбываться… И Лагарп как будто включился в незримую словесную дуэль: 6 октября он писал Моно, узнав, что Константина видели в Альтдорфе: «Было бы здорово его сцапать!» – именно в таких выражениях, словно речь по-прежнему идет