Шрифт:
Закладка:
Генерал Брюн вскоре покинул Швейцарию, куда главным представителем французских властей (комиссаром) был назначен Франсуа Филибер Лекарлье д’Ардон. Именно он 28 марта распорядился созвать в Аарау собрание представителей швейцарских земель для принятия общей Конституции (в ее «парижской» редакции). Лагарп, конечно же, приветствовал это решение, а в земле Во Временная ассамблея также подтвердила свою приверженность единой Швейцарии, после чего самораспустилась. На своем последнем заседании 30 марта она объявила о вручении Лагарпу золотой медали «от признательного водуазского народа».
Новое швейцарское государство – Гельветическая республика[239] – было провозглашено в Аарау 12 апреля 1798 года. Среди голосовавших 121 депутата отсутствовали представители от лесных кантонов, которые отказались приехать, а также от Вале и Граубюндена (последний на специально проведенном в июле референдуме отверг вступление в Гельветическую республику). Для подавления же очагов сопротивления в центре и на северо-востоке Швейцарии в мае пришлось использовать войска генерала Шауэнбурга, после чего здешние малые земли включили в состав республики под новыми именами, сделав из восьми три укрупненных: Сэнтис, Линт и Вальдштеттен. Лагарп, по собственным словам, сам предлагал такое переустройство комиссару Лекарлье и вообще настаивал на введении в Гельветической республике нового территориального деления, чтобы сокрушить «федерализм», «помешать жителям стакнуться безнаказанно меж собой и с внешним врагом». Одновременно укрупнение малых сельских кантонов позволяло уменьшить число их представителей (консервативно настроенных «федералистов») в высших органах республики. Однако уничтожение суверенитета отдельных кантонов очень больно отозвалось в сознании населения, особенно там, где они управлялись с помощью народных собраний, то есть прямой демократией.
Конституцию Гельветической республики в целом можно назвать адаптированной копией французской Конституции III года. В соответствии с ней Швейцария становилась унитарным централизованным государством, каким не была никогда ни до, ни после в своей истории. Новые кантоны представляли собой лишь территориальные единицы (подобно французским департаментам), а не суверенные государства как раньше.
«Гельветическая республика едина и неделима. Нет больше границ между кантонами и подчиненными территориями, а также между одним и другим кантоном. Единство родины и ее интересов заменяет прежние слабые связи, которые были отданы на волю случая разнородным и неравноправным партиям, порабощенным домашними предрассудками маленьких местечек. От слабости каждой отдельной части мы были слабыми; от силы всех вместе мы будем сильными»[240].
Еще много прекрасных слов, помимо этих, содержалось в Конституции. Туда даже целиком были включены отдельные пункты из «Декларации прав и свобод человека и гражданина». Однако мало что из них начало воплощаться на деле. Двухступенчатая система выборов привела к тому, что умеренные политики, представители бывших городских магистратов получили большинство в выборных органах Гельветической республики (Большом совете и Сенате), и это напрямую сказалось на формировании 18 апреля первого состава высшего исполнительного органа – гельветической Директории из пяти человек. В нее были избраны довольно слабые лидеры, тогда как пламенные «патриоты» – и конкретно Окс и Лагарп – не набрали необходимых голосов.
Впрочем, Лагарп, кажется, был этому рад. Он писал в начале мая, обращаясь к первому составу гельветической Директории (и «сдавая пост» представителя при французской Директории новому делегату, присланному из Аарау): «Мне было бы приятно послужить моей стране в какой-либо должности, если бы серьезные размышления не налагали на меня долг обычного гражданина – предоставить чувствам время, чтобы успокоиться и растерять революционные привычки, которые не подходят более правлению конституционному». Лагарп даже отказывался переселиться в Лозанну из-за боязни «окунуться в бурное море политических дебатов». Оксу же он тогда писал с глубоким пессимизмом: «Поскольку дурная звезда Франции ведет к ниспровержению нашей независимости, склонимся перед законом неизбежного, но в качестве свободных людей, а не будем сами участвовать в интригах, при которых рушится свобода»[241].
Этим предостережениям, увы, ему самому не удалось последовать.
Лагарп во власти
Бывший царский наставник в одном был прав – усилия Франции направлялись к достижению самых разнообразных целей, но отнюдь не к укреплению свободы и независимости Гельветической республики. Дело в том, что в мае 1798 года обрел реальные очертания первый из грандиозных проектов генерала Наполеона Бонапарта – Египетский поход, ставший возможным только за счет экспроприации Францией швейцарских богатств. Перед отплытием из Тулона Наполеон погрузил на корабли привезенные из Берна бочки с серебряными и золотыми монетами, чтобы расплачиваться ими на Востоке. В Швейцарию же был назначен новый комиссар, в задачу которого входило дальнейшее увеличение финансирования французской армии, которое должно было происходить в виде новых посягательств на казну отдельных кантонов, изъятия вооружения из их арсеналов, конфискации собственности монастырей и имений патрициев. Общая сумма французских претензий достигала 20 млн франков. Даже фамилия у нового французского комиссара была говорящая – Рапина, что примерно можно перевести как Грабежный[242]. В своей политике он всецело полагался на поддержку близкого родственника (свояка) Ж.-Ф. Рёбелля, который, как помним, среди членов Директории был главным инициатором вторжения французов в Швейцарию. В результате Жан-Жак Рапина чинил самый настоящий произвол, а затем, не видя должной поддержки своим усилиям со стороны гельветической Директории, 16 июня прогнал оттуда двух ее членов и собственным приказом назначил двух других.
Это вопиющее нарушение Гельветической конституции (по сути «переворот») вызвало скандал в парижской прессе, и французская Директория была вынуждена аннулировать решения Рапина и отозвать его (но тут же, не без участия Рёбелля, поручила «временно замещать» свою должность). А на две вакантные должности гельветических директоров были объявлены выборы через обе палаты республики, и 29–30 июня на них победили кандидатуры Фредерика-Сезара Лагарпа и Петера Окса.
Заметим, что и Лагарп, и Окс относились к признанным «вождям гельветической революции», поэтому голосование за них выглядело закономерным. Однако если Окса первоначально и назначил сам Рапина (и его горячо поддерживал Рёбелль), то избрание Лагарпа не было предусмотрено французскими властями. К этому моменту из-за длительных споров в Париже с членами Директории Лагарп уже во многом утратил их благорасположение. Именно осознанием этого, по-видимому, вызвана его довольно своеобразная реакция на избрание, зафиксированная в письме к Моно от 9 июля: «Прибыв из Кана в Париж 18-го [Мессидора, то есть 6 июля. – А. А.], я узнал странную новость, меня касающуюся. Ни минуты не колеблясь, я тотчас написал французскому правительству, чтобы объявить ему о моем назначении и узнать, устраивает ли его моя персона. Ответ, столь же четкий, сколь и удовлетворительный, сделал мне более чести, чем я заслуживаю»[243].
Избрание в высший орган исполнительной власти Гельветической республики действительно для Лагарпа оказалось неожиданным. В те дни он присутствовал на судебном процессе в Нормандии, став жертвой земельной аферы, из которой пытался выкарабкаться с наименьшими денежными потерями. Ему теперь предстоял переезд в Аарау – совершенно чужой для Лагарпа немецкоязычный город на севере Швейцарии. Сюда он прибыл в 20-х числах июля и вынужден разместиться вместе с женой в четырех комнатах, из которых одну – общую гостиную – предоставил своему секретарю, который ночевал у него, поскольку иначе не смог бы справляться с количеством бумаг. Заседания Директории будут идти с восьми утра до обеда, а часто захватывать и
