Шрифт:
Закладка:
Гельветическая революция
Кто бы мог подумать, что царский наставник, которого при Петербургском дворе преследовали как «якобинца», на своей родине объявили persona non grata, а в Париже подозревали в тайном шпионаже в пользу России, спустя короткое время будет не просто востребован на политической сцене, но встанет во главе революционного швейцарского правительства?
В национальном историописании Швейцарии сложилась многолетняя традиция, дававшая негативную оценку участию Лагарпа в этих событиях. Утверждалось, что он ответственен за ввод в страну французских войск в январе 1798 года, «навязавших революцию», которую желало лишь явное меньшинство населения. Причем французское вторжение, начавшись с земли Во, впоследствие переросло в полномасштабную «оккупацию» всей Швейцарии, которая длилась несколько лет, сделав страну ареной боевых действий в ходе войны Второй коалиции. Это, в свою очередь, принесло населению неисчислимые бедствия, гибель людей, разорения и грабежи. Тем самым Лагарп выступал в роли навязанной французами «марионетки», он «предал интересы собственной страны» ради удовлетворения личных амбиций и реализации несбыточных политических проектов. Отголоски такой концепции присутствовали в большинстве общих трудов по истории Швейцарии, иногда превращаясь в прямые и категорические обвинения против бывшего царского наставника. Потребовался переход исторической науки на новые рубежи в начале XXI века, чтобы переосмыслить эти утверждения историографически и в строгом научном дискурсе[220].
Понятно, что оценку деятельности Лагарпа нельзя выстроить, не обратившись к причинам Гельветической революции 1798 года и процессам, которые развернулись на территории Швейцарии после этого. Старт размышлениям здесь, конечно же, дает Французская революция. Необходимо еще раз напомнить, что, покончив с феодальными пережитками и сокрушив тем самым «Старый режим», она открыла новую эпоху в истории, сделала первые шаги на пути к построению государства нового типа, которое основано не на системе сословных привилегий, а на равенстве прав граждан перед общим для всех законом. 1-я статья «Декларации прав и свобод человека и гражданина» от 26 августа 1789 года, гласившая, что «люди рождаются и пребывают свободными и равными в правах», получила большой отклик во всем мире. Вспомним хотя бы, как ее читали даже в царском дворце в Петербурге – и будущий российский император, и его швейцарский учитель были в одинаковом восторге. После громогласного провозглашения Декларации уже невозможно было сделать вид, что этих принципов не существует – напротив, открылась дорога в будущее.
А Швейцарская конфедерация 13 кантонов представляла собой классическое государство «Старого режима» – с ее олигархическими режимами в городах, где к участию в политической жизни были допущены считаные десятки фамилий, господством клановой аристократии в народных собраниях, неравноправием и постоянными взаимными претензиями между городами и сельскими общинами, наконец, «подчиненными территориями», жители которых не имели вообще никаких политических прав, а ощущали себя под управлением «господ» из центра кантона. Такой режим, отживший свое и сгнивший на корню, был обречен на слом самой логикой развития истории.
Но, как уже подробно обсуждалось в предыдущих главах, существовала и «иная Швейцария» – устремленная в будущее. Ее образ жил в умах образованной элиты, которая, естественно, представляла собой незначительную долю от населения, но разрабатывала проблемы, важные для всех, включая одну из центральных – создание собственной национальной идентичности.
Весьма характерной здесь служит фигура соратника Лагарпа по Гельветической революции – Петера Окса из Базеля. В правительстве своего города он в 1782 году стал прямым преемником Исаака Изелина – одного из основателей Гельветического общества, друга и покровителя Песталоцци. Окс поддерживал тесные отношения с Изелином, а также вел переписку с Иоганном Мюллером, еще одним членом Гельветического общества, который подарил швейцарцам их первую «национальную историю». Столкнувшись с серьезным сопротивлением правящих кругов в Базеле предлагаемым им реформам, Окс в конце 1797 года оказался в Париже, где и сблизился с Лагарпом. Оба они отдавали себе отчет: у Швейцарии в ее текущем состоянии нет собственных сил, чтобы запустить революцию. Но и откладывать в долгий ящик «образ будущего» они не могли – и Лагарп, и Окс, каждый по-своему, имели уже опыт политической борьбы с «тиранией» у себя на родине и не собирались сдаваться.
Действительно, если рассмотреть, например, положение в земле Во, то даже со времен «банкетной кампании» 1791 года умонастроения людей значительно изменились. Скатывание Французской революции во все больший радикализм вплоть до якобинского террора и особенно кровавая расправа над Швейцарской гвардией Людовика XVI в 1792 году стала шоком, последствия которого долго еще ощущались. За три века бернского господства деревенские жители привыкли к миру и ценили его. К тому же здесь выросло новое поколение умеренных политиков: например, оба ближайших друга Лагарпа – и Анри Полье, и Анри Моно – в конце 1790-х годов уже участвовали в управлении, заседая первый в совете Лозанны, а второй – в совете Моржа[221]. Что же касается самого Берна, то здесь «непреклонным» сторонникам режима во главе со знакомым нам последним главой республики Н.Ф. фон Штейгером пришлось иметь дело с другой партией, которая выдвигала реформы, способные стать острожной адаптацией новых требований дня (однако Лагарп впоследствии высказывался о представителях этой партии с нескрываемым презрением, считая их такими же врагами водуазской свободы, только из страха маскировавшими свои истинные намерения[222]).
В ситуации, когда на благоприятные перемены изнутри Швейцарии надеяться не приходилось, естественным образом возникала мысль об их инициировании извне, то есть, проще говоря, об обращении за помощью к революционной Франции. И здесь можно выделить два этапа: на первом Лагарп пытался (и довольно успешно) заинтересовать французское правительство и общественность швейцарским вопросом, а на втором, который падает на конец 1797 года, уже наоборот: статьи Лагарпа во французской прессе и листки с памфлетами, направленные против бернской олигархии и призывавшие защитить «народ, страдающий в оковах», создавали французскому правительству нужную почву для оправдания военной интервенции, которая хорошо вписывалась в общую логику создания вокруг себя республик-сателлитов.
Следует подчеркнуть общеизвестное: «Бесплатных пирожных не бывает». Швейцарские либералы (или революционеры – о трудности проведения здесь различий говорилось выше) мечтали о «братской» помощи со стороны государства, которое находится в авангарде борьбы за свободу во всем мире (на что указывал еще знаменитый декрет Конвента от 19 ноября 1792 года[223]). Но реальную Французскую республику интересовали, прежде всего, собственные интересы и возможность обеспечить их в том числе и за счет Швейцарии.
Эти интересы можно разделить на три группы.
1) Военный аспект. Франция, достигнув немалых успехов на полях сражений войны Первой коалиции и получив передышку после заключения мирных договоров в апреле и июле 1795 года в Базеле (с участием Окса!), а в октябре 1797-го – в Кампо-Формио, нуждалась в обеспечении безопасности новых границ и укреплении связей с регионами, куда ее влияние теперь распространилось. В данном случае речь конкретно шла о севере Италии и о контроле за перевалами, которые туда ведут, для возможности быстрой переброски войск.
2) Политический аспект. Революционному режиму было выгодно окружать себя новыми «республиками-сестрами», первой из которых стала Батавская республика на месте прежней Республики семи объединенных нижних земель – Нидерландов (1795), а затем к ней добавились созданные по инициативе Бонапарта во время его Итальянского похода Цизальпинская республика с центром в Милане и Лигурийская вокруг Генуи (1797)[224]. Франция путем подписания договоров с новыми государствами устанавливала над ними своего рода протекторат и имела все возможности контроля за их внутренней жизнью. В случае Швейцарии это казалось для Франции тем более естественным, ведь в противном случае предоставленные самим себе «старорежимные» кантоны притягивали роялистов и становились центрами контрреволюционной деятельности.
3) Финансовый аспект. Республика
