Шрифт:
Закладка:
Наконец, и прощание Лагарпа с Екатериной было довольно теплым, хотя, как кажется, не столь искренним. «Екатерина II простилась со мною, едва не растрогавшись. Она была не права передо мною и вспомнила об этом в ту минуту. Я вполне уверен, что сохранил за собою ее уважение»[195].
Итак, Лагарп, можно сказать, сам проложил себе путь к положению «наставника» великих князей Александра и Константина и в течение 11 лет тратил огромные усилия по их обучению в русле педагогики эпохи Просвещения. При этом последние годы ознаменовались сознательным противостоянием Лагарпа тому духу, что царил при дворе в конце екатерининского царствования. С большим напряжением он смог избежать открытого конфликта и высылки из России, которая ему постоянно грозила в 1791–1794 годах. Тем не менее его отъезд все же носил явные черты преднамеренного удаления наставника от взрослеющего Александра. Учебный курс так и остался незаконченным, и это, в свою очередь, негативно сказалось потом на будущем императоре. Тем не менее Лагарп не расценивал свою деятельность как неудачу – собственно, учить Александра и влиять на него он пытался дальше в течение всей своей жизни.
Глава 4
От изгнанника до главы государства
(1795–1800)
Лагарпу было сорок лет, когда он собирался покинуть Россию, и в письмах этого времени он уже готовился подводить итоги своей жизни. Достойно ли он воспользовался уникальной возможностью, которую предоставила ему судьба? «Родившись швейцарцем и став республиканцем с той поры, как начал мыслить, я не мог не писать и не действовать так, как я это делал (хотя, возможно, не без ошибок). И если бы бессмертные мужи, давшие первоначальную клятву на берегах Люцернского озера, могли меня судить, смею думать, что они заключили бы меня в свои объятия, а не сочли виновным».
Теперь же все мысли Лагарпа устремляются на родные берега Женевского озера. «По окончании нынешней работы первой потребностью моей будет отдых, первым желанием моим будет обнять родителей и друзей, снова увидеть мою родину и насладиться независимостью; но кто мне скажет, не разбудит ли меня Труба?»[196]
Последняя фраза письма получилась многозначной. Лагарп, конечно, еще не подозревал о роли, которую вскоре сыграет в истории Швейцарии, то есть о том, что «труба призовет его» к политической жизни. Нет, смысл его фразы был более буквальным – речь шла о сигнале горна бернской полиции, которая, как он боялся, может арестовать его в родном доме.
Садовник или беспокойный политик?
И все-таки Лагарп захотел поселиться как можно ближе к земле Во и выбрал для этого женевские владения. Дело в том, что в 1792 году в Женеве под влиянием Франции произошла революция, а потому, покупая землю, принадлежащую этой городской республике, Лагарп не боялся преследований за свои взгляды и одновременно оказывался в непосредственной близости от родного Ролля. Поисками женевского поместья Лагарп занимался с 1793 года (тогда же ему предложили купить землю в Крыму, от чего он в результате отказался). Причем делал он это анонимно, через своего друга Моно, боясь, что от упоминания собственного его имени как покупателя цена может вырасти. Бывший царский наставник хотел жить на берегу Женевского озера или Роны, как «философ-земледелец». «Мне нужен цветник и фруктовый сад с родником», – писал он другу[197].
Наконец, в апреле 1795 года Анри Моно представил женевскому правительству прошение Лагарпа о покупке имения в Жанто. Это был «эксклав» – владение на берегу озера, с трех сторон окруженное территорией Франции (землей Жекс). Здесь располагались загородные дома богатых женевцев. От земли Во имение Лагарпа отделяла лишь узкая полоска берега, но ступить туда он не решался и в этом смысле чувствовал себя подлинным изгнанником (хотя никакого официального приговора в его отношении не существовало).
Лагарп купил достаточно дорогое поместье: его цена составила 110 тысяч турских ливров (22 тысячи рублей серебром или свыше 30 тысяч рублей ассигнациями). Внести такую сумму сразу Лагарп не мог, и тогда ему пришлось обратиться к урегулированию своих финансовых дел в Петербурге. Еще перед отъездом из России он попросил, чтобы вместо одной из двух своих пенсий (той, что была назначена по чину полковника – 925 рублей в год) ему единовременно бы выплатили капитал. Граф Н.И. Салтыков не захотел помочь в удовлетворении его просьбы, и тогда Лагарп предпринял свой последний демарш при Екатерининском дворе. Он собрал вместе копии всех больших «меморий» о воспитании великих князей, которые составлял ранее и которые (как Лагарп был уверен) не дошли до императрицы, поскольку присваивались Салтыковым. Но на сей раз их должен был лично вручить Екатерине II ее последний фаворит, генерал-адъютант граф Платон Зубов (обратим внимание, что это – не первая услуга, которую тот по каким-то причинам оказывал Лагарпу: ведь и памятный разговор в июне 1793 года, приведший к счастливому для швейцарца исходу, также был устроен через посредство Зубова). Все получилось на редкость успешно: пакет с «мемориями» был отправлен в Петербург из Жанто в октябре 1795 года, а весной следующего года Лагарп получил от Екатерины II ровно ту сумму, которую просил (11 500 рублей) и которая позволила полностью расплатиться за имение[198].
Бывший царский наставник въехал в свои новые «пенаты» 3 августа 1795 года. Долгие годы придворной службы утомили его. Обосновавшись в сельской местности, Лагарп, казалось, хотел удалиться от большого света. Правда, поначалу к нему широким потоком стекались гости из родных мест, но затем он постарался уединиться: «Многих не стал я принимать, дабы не навлекать на себя подозрения со стороны бернского правительства, члены коего, моим появлением встревоженные, вначале принялись за мною шпионить, убежденные, что я им за их козни стану мстить»[199]. Долгожданным счастьем для Лагарпа стал приезд 72-летнего отца, который в конце 1795 года прожил в Жанто несколько недель. Его здоровье уже было слабым, и спустя год он скончался в Ролле, а сын даже не смог с ним попрощаться – тем ценнее оказались эти последние дни, проведенные вместе.
В своем уединении Лагарп мечтал отдохнуть, предаваясь любимым научным занятиям и сельскохозяйственным опытам. К такой жизни весьма располагало прекрасное местоположение Жанто в окружении виноградников, с великолепным видом на вершины Альп по другую сторону озера – недаром в XVIII веке здесь жили знаменитые натуралисты Орас Бенедикт де Соссюр и Шарль Бонне, да и дом Вольтера в Ферне располагался в самом ближайшем соседстве.
В распоряжении Лагарпа оказались 45 гектаров земли, на которых находились большой господский дом с флигелями, конюшни, ферма, луга, поля, виноградники и многое другое[200]. «Дорогому другу» Александру весной 1796 года он с удовольствием отправлял письма, где делился подробностями своих садовых работ. «Предаюсь я всем сердцем сельским занятиям и прежде всего исправляю то, что нерадивость предшественников моих едва не сгубила. Сады мои пребывали в самом жалком состоянии; я их привел в порядок, искоренил по возможности все, что сделано было исключительно из любви к роскоши, сузил или вовсе упразднил широкие аллеи и большие песчаные площадки, ибо денег они требуют много, а радости не доставляют никакой. Что же касается деревьев, их не только все сберег, но посадил еще две сотни фруктовых, а также разбил под окнами и на террасе цветочную плантацию, которая красотою боскетам не уступает, но зато не заслоняет прекрасного вида». Рассчитывал Лагарп изготовить и «превосходное красное вино» собственного урожая, следил за сенокосом, завел птичий двор.
Весна в том году наступила поздно, но Лагарп поэтично описывал, как «вся сельская местность в цветник обратилась. Тысячи яблоневых, грушевых, абрикосовых, вишневых, персиковых, миндалевых деревьев и самых разных кустов покрылись цветами; воздух благоухает днем и ночью, птицы, свившие гнезда в наших садах, поют неумолчно». Он
