Шрифт:
Закладка:
Был ли такой разговор в действительности – неизвестно; но о том, что ситуация разрешилась вполне успешно для Лагарпа, свидетельствуют два его письма к Екатерине II, от 15 и 20 ноября 1791 года (причем второе возникло потому, что императрица захотела переслать его в Берн и попросила убрать из текста все, что относится к ней лично, и оставить лишь «объяснения касательно жалоб господ бернских»)[183]. В конце своего письменного обращения к Екатерине II Лагарп давал ей обещание больше не заниматься политическими делами Швейцарии «ни прямо, ни косвенно», пока он находится на службе в Петербурге. Это полностью подтверждает и нижеследующая записка Екатерины II к Н.И. Салтыкову: «Как де Ла Гарп обещает впредь никак не мешаться в Бернские дела, я же доныне его инако не знала как честного и искусного человека, то сие обещание приемлю и писать в Берн прикажу, дабы и там унять гонение противу неосторожных его друзей. Но однако старайтеся, чтоб заподлинно удержался, как я и надеюсь»[184].
Почему же императрица не вняла требованиям «удалить якобинца»? Сам Лагарп позже предполагал: «Донос бернских господ составлен был в выражениях столь неучтивых, что Екатерину II, привыкшую к обхождению вежливому и предупредительному, задел за живое». Та не сочла, что «швейцарец достоин названия заговорщика за то, что вызвал тени древних освободителей и героев своего отечества, и этот довод, на который особенно рассчитывали бернские господа, потерял всякое значение в мнении самодержавной русской государыни»[185]. Тем самым одной из опор для Лагарпа оставалось положительное восприятие в России швейцарского мифа. Думается также, Екатерине не понравилось, что ее заставляют отказаться от многолетнего замысла: ведь в наставника ее внуков, который учил их уже 7 лет, немало было вложено (в том числе и денег), а ему еще предстояло завершить свою задачу – закончить преподавание наук, которое в целом Екатерину вполне устраивало.
Но попытки отлучить Лагарпа от Петербургского двора на этом не прекратились. В мае 1793 года его враги из числа эмигрантов, объединившись с несколькими влиятельными придворными (и при явном попустительстве Н.И. Салтыкова), инициировали «публичную опалу» Лагарпа. Когда было объявлено о помолвке принцессы Баденской Луизы и великого князя Александра Павловича (а это формально означало, что период его воспитания завершился), все учителя и гувернеры при великом князе удостоились наград – новых чинов, пенсий или орденов, и только Лагарп не получил ничего. Его недруги рассчитывали, что «человека, известного гордым нравом, бесчестие столь публичное заставит немедленно просить об отставке». Лагарпу сочувствовали даже некоторые придворные: например, Федор Васильевич Ростопчин, который сообщал в эти дни друзьям: «С беднягой очень худо обошлись. <…> Он хотел удалиться, и это было бы великой потерей». В результате швейцарец мужественно скрыл обиду, «твердо зная, что ее не заслужил», к тому же сохраняя надежду и дальше, после свадьбы своего ученика, продолжать с ним «все те важные уроки, какие почитал необходимыми»[186].
Тогда методы ведения интриги против него изменились. В июне 1793 года Лагарпу была предложена «почетная отставка» с возвращением поближе к родным краям и перспективой службы при одном из европейских дворов. Речь шла о его включении в свиту младшей сестры невесты Александра, 12-летней принцессы Фредерики, которая отправлялась из Царского Села назад в Баден (а через несколько лет благополучно вышла замуж и стала королевой Швеции). Очевидно, что Лагарп мог бы с успехом продолжить карьеру педагога, связав ее с новой монаршей семьей. Однако он не только не захотел этого, но и приложил немалые усилия, чтобы отказаться от заманчивого предложения, сыграв на противоречиях между теми, кто его делал (партией, рассчитывавшей без Лагарпа легче укрепиться при «новом дворе» великого князя Александра), и своим прямым начальником Салтыковым (который опекал Александра прежде, а теперь боялся утратить контакт с ним).
Результаты этой интриги оказались совсем не теми, на которые рассчитывали ее инициаторы. Письма Лагарпа с объяснениями своей позиции (и сожалениями по поводу «немилости», в которой он оказался) были показаны Екатерине II, и 30 июня 1793 года в Царском Селе состоялся ее долгий (двухчасовой) разговор наедине с Лагарпом, что само по себе уже являлось знаком монаршего благоволения. Беседа эта, как вспоминал Лагарп, окончилась для него «самым благоприятным образом», «новыми уверениями в благорасположении и обещаниями покровительства»[187]. Екатерина II даже спросила у Лагарпа совета относительно возможной отправки русских войск против революционной Франции, и швейцарец, конечно же, отговаривал ее от этого шага! Вскоре, назло всем недругам, Лагарп дождался и заслуженных наград – он получил их вместе с другими учителями в канун свадьбы Александра, в сентябре 1793 года. За труды по обучению великого князя Лагарпу единовременно выплатили 10 тысяч рублей, а также назначили пенсию в размере 2000 рублей в год, пообещав следующий чин и орден Св. Владимира 3-й степени.
Но такое восстановление Высочайшей милости по отношению к Лагарпу – и именно в то время, когда его высокородный ученик, питавший к нему сильнейшую привязанность, торжественно был объявлен самостоятельным и дееспособным, – произошло не без умысла. Этот вывод напрашивается в свете последующих событий, из которых явствует, что Екатерина решила посвятить Лагарпа в свой заветный план: передать престол непосредственно внуку, минуя сына, великого князя Павла Петровича. Больше того, именно Лагарп, по мысли императрицы, должен был уговорить Александра согласиться переступить через права отца и принять от бабушки царство[188].
«Два самых тяжелых часа в жизни» швейцарцу пришлось пережить 19 октября 1793 года – Екатерина II неожиданно пригласила его к себе и попыталась посвятить в «тайны престолонаследия», но Лагарп сумел сделать вид, будто не понимает, чего от него хотят, императрица же не осмелилась открыто высказать свои требования. После этой встречи положение Лагарпа при дворе стало чрезвычайно щекотливым. Он старался почти не показываться на публичных приемах, боясь продолжения уговоров (а Екатерина дважды его попрекнула за то, что он ее избегает). Вскоре, вероятно, императрица догадалась, что Лагарп «мало расположен стать тем орудием, какое она сделать намеревалась».
Конечно, если бы Екатерина больше вникала в содержание преподавания Лагарпа последних лет, то могла бы предугадать причину провала своих замыслов. Еще с кризисного для Лагарпа 1791 года, развивая на уроках острую критику «Старого режима», он все больше противопоставлял себя ближайшему окружению императрицы, причем делал это осознанно, стремясь «бороться» за великих князей Александра и Константина и давая им «противоядие» от окружавшей их постоянно «школы лжи». «Общие правила всякий день в присутствии императрицы подвергались нападкам со стороны эмигрантов, коих она в свой круг допускала, и царедворцев, которые искали ее одобрения, защищать же правила сии никто не дерзал, и это на юных великих князей могло сделать впечатление, которое необходимо было предупредить, а сие было нелегко, ибо требовалось опровергать то, что в кругу императрицы за истину выдавали»[189].
Это скрытое противостояние особенно проявилось весной 1793 года, когда Екатерина II с большой помпой принимала в Петербурге «наместника» Франции, младшего брата королей Людовика XVI и Людовика XVIII графа Шарля д’Артуа (в свиту которого входили ненавидевшие Лагарпа посланцы Бернской республики), а Лагарп в то же самое время читал с Александром и Константином «Посмертные записки» Дюкло и обличал Бурбонов – а с ними и всех «деспотических» монархов – как гонителей прав собственного народа. Поэтому и интрига Екатерины с целью отобрать престолонаследие у Павла, рожденная
