Шрифт:
Закладка:
Очень трудным оказался первый год регулярных занятий (1784/85). «Если стал бы я другим людям рассказывать, – писал Лагарп весной 1785 года, – что, призванный двум великим князьям сообщать знания, долженствующие их сердце и ум образовывать, и удостоенный (надеюсь) доверием особ вышестоящих, дошел я, однако же, до того, что готов был платье свое продать ради хлеба насущного, люди эти наверняка сочли бы, что я им голову морочу, а меж тем говорил бы я чистую правду»[152]. Нужда была вызвана тем, что обещания, которые давались Лагарпу при приеме на службу, а именно – обеспечить ему квартиру и жизнь на всем готовом, были потом благополучно забыты. В результате он должен был сам снимать жилье, платить за еду, одежду, дрова, и все это – из назначенного ему жалованья 1469 рублей в год (469 рублей за военную должность майора и 1000 рублей по придворному штату), чего явно не хватало в силу известной петербургской дороговизны. В письме к Моно Лагарп рассказывал, что обновить целиком гардероб ему выйдет в стоимость годового жалования, а всего лишь пара «шелковых кюлот» стоит 12 рублей – сумму, которую Лагарп платит своему лакею за месяц[153]. Лагарпу приходилось экономить на всем: он сокращал обед, в иные дни переходя на хлеб и воду; был вынужден являться ко двору в ветхом мундире с протертыми локтями; от безденежья однажды даже едва не заложил в ломбарде любимые часы. Но при всем том швейцарец стремился сохранять достоинство и отказался от подарка в 500 рублей, переданного ему через лакеев великих князей, поскольку полагал, что нуждается не в подарке, а в законно обещанном вознаграждении за труды.
В итоге Лагарпу помогло открытое и честное заявление о своем бедственном положении, переданное императрице, в ответ на которое Екатерина II назначила ему 24 марта 1785 года годовую прибавку к жалованью в 1200 рублей. Письмо это было послано на имя Н.И. Салтыкова, который в течение всего времени службы Лагарпа выступал как его непосредственный начальник, и не только в качестве «главного воспитателя» Александра и Константина. Салтыков также являлся президентом Военной коллегии, к которой были приписаны воспитатели великих князей и где по распоряжению Салтыкова они получали армейские чины (притом что сам Лагарп, естественно, за всю жизнь ни разу не взял в руки оружия). Поэтому все просьбы Лагарпа по случаю возникающих трудностей обращались именно к нему. Еще летом 1785 года в письме к Фавру Лагарп хвалил Салтыкова за проявляемую тем «любезность и вежливость», но постепенно его отношение изменилось, особенно когда Лагарп случайно узнал, что передаваемые им ежегодные отчеты об обучении великих князей затем переводились на русский язык и представлялись императрице уже от имени самого Салтыкова, присваивавшего себе, таким образом, достижения швейцарского педагога. Больше всего Лагарпа возмутило, что награду за это давали даже канцеляристам, переводившим для Салтыкова эти отчеты, но сам их автор не получал ничего[154].
Сделанное Лагарпом спустя несколько лет замечание показывает, что надежные отношения между ним и его начальником так и не сложились, и это негативно сказывалось на обстоятельствах службы швейцарца в Петербурге: «Граф Салтыков только о собственных интересах пекся, а в такой стране, как Россия, где только начальник на виду пребывает, безразличие его к подчиненным для сих последних всегда пагубно. Посему все, кто к воспитанию великих князей были причастны, но не имели особливых покровителей, были наградами обойдены; постигла сия участь и меня»[155].
Главным источником служебных обид Лагарпа был его невысокий ранг. С первых же лет в России Лагарп заметил, что именно чин по Табели о рангах, а не занимаемая должность, определяет здесь служебную иерархию. Лагарп обладал наименьшим среди остальных учителей чином премьер-майора (8-й класс Табели о рангах), присвоенном ему в начале 1784 года. «Я исполняю функции наставника, не имея возможности пользоваться этим титулом, и я – последний среди всех офицеров, прикрепленных к великим князьям», – жаловался он Моно[156].
Характерно, как это проявилось в отношениях Лагарпа с «дядьками» великих князей, Протасовым и Сакеном. Оба они давно находились на русской службе и при зачислении к Александру и Константину получили генеральские чины (4-й класс) – соответственно, не сомневались в своем старшинстве над Лагарпом. Воплощая это в жизнь, они решили инспектировать его занятия. Помогли лишь энергичные апелляции (очевидно, к Салтыкову), где Лагарп сумел настоять, что именно он как «наставник» имеет определяющее влияние на учебный процесс. После этого швейцарец жил в мире с «субгувернерами», при котором обе стороны больше не вмешивались в дела друг друга[157].
Другим досадным примером, явно связанным с низким чином Лагарпа, служит история, как летом 1786 года ему упорно отказывались выдавать придворный экипаж для поездок из Царского Села в Петербург. «Господа конюшенные офицеры» под разными предлогами то задерживали его отъезд до вечера, то «выдали не карету, а тачку». Лагарп с негодованием писал тогда Салтыкову: «Единственное притязание мое в том состоит, чтобы обходились со мною как с порядочным человеком, на своем посту пребывающим, и чтобы никто надо мною глумиться не смел, в сем же определенном случае прошу я лишь того, в чем ни учителю танцев, ни учителю чистописания, ни учителю рисования Их Высочеств отказа нет»[158].
Но особенно эта проблема обострилась для Лагарпа в 1791 году, когда сразу двое из учителей великих князей, принятых ко двору несколькими годами позже Лагарпа, обошли его в чине. Швейцарец же за все 11 лет российской службы повышался в чине лишь один раз – в июле 1788 года ему в порядке старшинства (а не награды) присвоили звание подполковника[159]. Такое положение казалось Лагарпу вопиющей несправедливостью, он открыто возмущался: «Производство в следующий чин вперед меня кажется мне публичным свидетельством неудовольствия и немилости». Салтыков же еще в феврале 1791 года обещал поправить это упущение (Лагарп бережно хранил его коротенькую записку об этом), однако, несмотря на повторные просьбы, ничего сделано не было[160].
И это притом что летом 1791 года появился дополнительный повод для проявления благосклонности к Лагарпу – он собирался жениться и, следовательно, нуждался в упрочении своего материального положения. В супруги он выбрал 16-летнюю Доротею Бётлингк, дочь зажиточного петербургского купца, которую Лагарп встретил в доме у одного из кавалеров великого князя Константина, Матвея Ивановича Ламздорфа (женатого на другой дочери того же купца). Хотя Доротее и полагалось солидное родительское приданое, но условия его выплаты вовсе не гарантировали супругам безбедное существование в Петербурге[161].
Таким образом, Лагарп постоянно и остро ощущал свое угнетенное положение при чуждом ему дворе, с трудом выносимое его самолюбивым характером. В своих мемуарах он выразил это так: «Иностранец и без покровителя, как мог я не столкнуться с препятствиями и несправедливостями? И верно, всего этого мне хватало, и если бы небо не наделило меня большой долей стойкости, соединенной с доведенным до фанатизма желанием блага, то часто было от чего прийти в уныние. Меня поддерживали мои уроки, постоянная работа, уединение и неугасимая решимость пожертвовать ради моей цели всеми соображениями личной корысти. Когда, после очередного жесткого удара, я уже собирался просить увольнения[162], я вдруг запирался у себя и открывал древних авторов, особенно доброго Плутарха. <…> Преисполненный республиканскими правилами, взращенный в одиночестве, совершенно чуждый большому свету, прожив с книгами и созданиями фантазии больше, чем с людьми, я должен был без руководителей
