Шрифт:
Закладка:
Однако жалобы на лень Александра повторялись из года в год в новых записках Лагарпа, то есть справиться с этим было не так просто, а упрямство Александра в отношении определенных своих черт было не меньшим, чем у Константина. Лагарп выделял два, на его взгляд, ведущих недостатка в старшем внуке Екатерины II: «склонность избегать всего, что требует труда» и «привычка мешать игры с серьезными занятиями» (отчет от 9 сентября 1786 года). Их влияние на характер великого князя оказывалось в целом очень весомым: «К сожалению, я должен прибавить, что добрые задатки эти парализуются сильной наклонностью к беспечности и вялостью. <…> Он часто понуждал меня подсказать то, что ему было давно уже хорошо знакомо, единственно из боязни умственного труда, которая мешала ему дойти до вывода самому»[127].
Когда Александр подрос, Лагарп стал использовать новую практику для борьбы с его недостатками. Случаи наиболее вопиющих проявлений невнимания, рассеяния и лени записывались на бумагу самим Александром и хранились как пример того, как нельзя себя вести. Этот дидактический прием проповедовали в XVIII веке многие немецкие педагоги[128]. Неудивительно, что значительная часть сохранившихся детских записочек Александра (как, впрочем, и Константина) к Лагарпу связана именно с этим педагогическим приемом: они призваны показать, что ученики сожалеют о своей лени и нежелании учиться.
На 13-м году (сразу после своего дня рождения) Александр по указанию Лагарпа завел специальный дневник, который был сперва озаглавлен «Тетради, заключающие в себе деяния великого князя Александра», а затем – «Архив позора». Его записи датированы декабрем 1789-го и июнем–сентябрем 1790 года, а содержание перекликается с упомянутыми записками. Здесь Александр в самых жестких выражениях должен был бичевать собственный характер и неблаговидные поступки. Например, 19 июля 1790 года он пишет: «Я ленивец, преданный беспечности, неспособный думать, говорить, действовать. Каждый день на меня жалуются; каждый день я обещаю исправиться и нарушаю данное мною слово. Как во мне нет ни соревнования, ни усердия, ни доброй воли, то из меня едва ли можно что-либо сделать. Я ничтожен, и если бы можно было спуститься ниже нуля, то я послужил бы тому примером»[129]. Этот дневник потом переписывался Александром по нескольку раз для закрепления «моральных уроков».
В 1791 году Лагарп испробовал еще один метод – подобные записки были вывешены на всеобщий обзор и в назидание. 8 апреля: «Великий князь Александр до того забылся, что вел речи неприличные, и оттого был отослан, а дабы вечно он помнил, что неприличие есть вещь непростительная, повесили на стену в его учебной комнате сию бумагу как памятник весьма для него лестный». 10 апреля: «Великий князь Александр так скверно читал и так невнимательно, что пришлось заставить его читать по складам, точно восьмилетнего. Ни усердия, ни прилежания, ни желания учиться. Сия бумага на стену повешена как второй памятник» (обе записки специально написаны крупным почерком, а наверху листа у каждой сохранилась дырка от гвоздя)[130].
Не был ли Лагарп слишком требователен к ученику, обременяя его суровой нравственной педагогикой? По-видимому, нет, поскольку названные отрицательные черты юного Александра наблюдали многие из тех, кто его окружал. Даже А.Я. Протасов в своих записках в течение ряда лет (с 1789 до 1792 год) отмечал у Александра нежелание прилагать «усилия в познании», однако, в отличие от целей педагогики Лагарпа, стремление Протасова было – не бороться с недостатками характера Александра, а их замаскировать, сделать «приемлемыми» в обществе[131].
То, что идеальные устремления по воспитанию будущего российского императора во многом так и не смогли реализоваться, признавали как современники, так и последующие историки. Так, близко наблюдавшая великого князя Александра в конце царствования Екатерины II фрейлина Варвара Николаевна Головина писала, что он «был красив и добр, но хорошие качества, которые можно было заметить в нем тогда и которые должны бы были обратиться в добродетели, никогда не могли вполне развиться»[132]. Познакомившийся с 18-летним Александром князь А. Чарторыйский, несмотря на явную симпатию к нему, замечал: «Великий князь вынес из преподавания лишь самые поверхностные, неглубокие знания и не усвоил ничего положительного и законченного»[133].
Тем не менее Лагарп потратил огромные усилия на воспитание в Александре качеств просвещенного монарха. Такое направление совпадало с изначальными намерениями Екатерины II привить своим внукам «человеколюбие», «сострадательность» и «либеральность». Одно из первых бабушкиных наставлений Александру, о котором она писала Гримму еще в 1780 году, звучало парадоксально для российской самодержицы: «По рождению все люди равны, только познания между ними производят различие»[134]. Естественно, Лагарп не только поддерживал этот просветительский принцип, но и сделал его краеугольным камнем всего своего преподавания.
Летом 1785 года Александру не было еще восьми лет, а он уже записывал под диктовку Лагарпа формулировки, где тот «настаивал республиканским образом на равенстве людей» и хотел, чтобы великие князья «сами почувствовали и убедились, что все люди рождаются равными и что наследственная власть одних над другими есть дело чистой случайности»[135]. Слова учителя иллюстрировались с помощью запоминающихся жестов: так, при начале преподавания геометрии слуга принес Лагарпу «мел, обернутый в позолоченную бумагу, чтобы Их Высочества не замарали себе рук». Тогда швейцарец многозначительно снял позолоченную бумагу и «отдав оную слуге, сказал, что это излишне» (данный анекдот так запомнился Александру, что тот рассказывал его своим приближенным много лет спустя)[136].
Центральным понятием просветительской педагогики Лагарпа являлось представление о долге «честного человека и хорошего гражданина» (фр. l’honnête homme et le bon citoyen), к каковым, по твердому мнению швейцарца, должен относиться и будущий монарх. Источником этих представлений в первую очередь служили произведения античных авторов. Лагарп особенно выделял труды Цицерона, «в безмолвной беседе с которыми укрепляется дух и черпается познание жизни людей»[137].
Напитанный этими трудами еще с юности, швейцарец развивал их положения в русле идей Просвещения. Он подчеркивал, что честный человек прежде всего должен знать законы, по которым существует общество: и сами принципы возникновения этих законов, и их особенный дух, присущий законодательству конкретной страны, которым можно руководствоваться даже в случае нечеткости или противоречивости отдельных формулировок. И если эти навыки должны быть воспитаны у каждого гражданина, то тем более ими должен обладать великий князь – будущий монарх, которому предстоит быть законодателем и верховным судьей своей страны[138].
Далее, честный человек должен признавать незыблемым принцип: соблюдение законов равным образом относится к каждому гражданину, и ни для кого не существует исключений, тем более для монарха, который есть лишь не кто иной, как первый гражданин своей страны. При этом всякое отступление от данного принципа немедленно будет замечено: «Кем бы ни был человек, он несет ответственность за последствия добрых или дурных примеров, которые он являет; и чем более он образован, чем более на виду, тем более должен он избегать такового примера, который вызовет упреки или осуждения со стороны честных людей»[139].
Но как же научиться отличать в своих поступках добро от зла, истину от лжи, что тем сложнее для суверена, который постоянно окружен «корыстными советниками»? По мнению Лагарпа, который излагает здесь ведущую аксиому своей эпохи (выраженную, например, в написанном в те же 1780-е годы знаменитом трактате Иммануила Канта «Что такое Просвещение?»), до истины можно и нужно дойти собственным умом, а лучшим советником является способность к здравому суждению (фр. bon
