Шрифт:
Закладка:
Отправиться в долгое путешествие Лагарпу позволил удачный повод – весьма кстати пришедшее предложение от земляка помочь русскому юноше, попавшему за границей в щекотливое положение. Это предложение моментально сделало Лагарпа одним из героев переписки самой российской императрицы и закончилось тем, что швейцарцу было сделано высочайшее приглашение приехать в Россию. Екатерина II, конечно же, не искала Лагарпа специально в качестве учителя для своих внуков, но, по ее мнению, столь удачно действовавший просвещенный молодой человек пригодился бы для ее начинаний.
Лагарп же, попав в Россию, был очарован этой страной, которая, как ему казалось, достойно вознаграждает иностранцев за труды. Такая «симпатия к России» объясняет, почему швейцарец, несмотря на уже готовый контракт с ирландским пэром, не захотел покидать Петербург, не предприняв попытки здесь остаться. И эта его решающая попытка во многом благодаря личному упорству Лагарпа возымела успех: он получил долгожданное назначение к Императорскому двору для обучения внуков Екатерины II.
Глава 3
Царский наставник
(1783–1795)
Сделаться педагогом
С марта 1783 года для Лагарпа начался томительный период ожидания, пока полученное им назначение воплотится в какие-либо реальные функции. В действительности, формирование корпуса учителей и гувернеров старших сыновей великого князя Павла Петровича – Александра и Константина – состоялось не ранее начала следующего, то есть 1784 года.
Надо сказать, что шел этот процесс довольно медленно и от случая к случаю. Главное «наблюдение за воспитанием великих князей внуков» Екатерина II решила вверить генерал-аншефу Николаю Ивановичу Салтыкову: она «самолично изъяснялась» об этом с ним в марте 1783 года, то есть примерно в те же дни, когда Лагарпа пригласили на русскую службу[91]. Салтыков прежде опекал в качестве гувернера великого князя Павла Петровича и на этом посту доказал полную личную преданность императрице. С его фигурой необходимо познакомиться поближе, поскольку он сыграл немалую роль в судьбе Лагарпа.
По мнению саксонского посланника в России, Салтыков был «самым неподходящим воспитателем принцев во всей Европе»[92]. Князь Адам Чарторыйский описывает его так: «Человек маленького роста, с большой головой, гримасник, с расстроенными нервами, с здоровьем, требовавшим постоянного ухода. <…> Он являлся передатчиком слов Екатерины в тех случаях, когда она имела что-нибудь сказать великому князю Павлу. Граф Салтыков иногда пропускал или смягчал особенно неприятные или слишком строгие слова в приказах или выговорах императрицы своему сыну; точно так же поступал он и с ответами. <…> Человек с его замашками и характером очень мало подходил к тому, чтобы руководить воспитанием молодого наследника престола и оказывать благотворное воздействие на его характер»[93]. Наконец, служивший учителем под началом у Салтыкова француз Шарль Массон не нашел для описания его педагогических достоинств лучших слов, чем следующие: «Его главным занятием при великих князьях было предохранять их от сквозняков и от расстройства желудка»[94].
По воле императрицы Салтыков получил наименование «главного воспитателя великих князей Александра и Константина» (фр. gouverneur en chef)[95] и должен был заняться теперь созданием для них «образовательного учреждения». Его ближайшими помощниками (с названием «субгувернеров») или по-простому «дядьками» великих князей стали статский советник (позже переименованный в бригадира, а затем произведенный в генерал-майоры) Александр Яковлевич Протасов и дипломат барон Карл Иванович Остен-Сакен. Уже по их выбору было заметно, что Салтыков руководствовался отнюдь не уровнем знаний или педагогических способностей, а традиционным механизмом придворных связей. Так, по словам того же Массона, Протасов получил должность «единственно как брат заслуженной фрейлины, фаворитки императрицы» и «находился бы более на своем месте, если бы его назначили аптекарем. <…> Ограниченный, впадающий в мистицизм и ханжество, малодушный, он не был злым, но выставлял себя смешным в глазах всего света». Записки самого Протасова, содержащие некоторые подробности его общения с великим князем Александром в 1791–1794 годах, рисуют сходный образ: видно, что во многих вещах он не находил с учеником общего языка, пытался прививать ему догмы, возражая против способов самостоятельного рассуждения, которыми тогда уже овладел юный Александр. Сакен же, «дядька» великого князя Константина, перешел на эту должность из свиты великого князя Павла Петровича. Современники также характеризовали его как весьма слабого воспитателя, «снисходительного и уступчивого», не способного справиться с резким характером своего ученика. Заметим, однако, что и механизм зачисления самого Лагарпа к великим князьям мало чем отличался: ведь он попал туда исключительно благодаря «вельможной протекции» фаворита императрицы А.Д. Ланского.
Едва начав подбор воспитателей, Салтыков уехал из Петербурга по каким-то личным делам и не возвращался, даже несмотря на неоднократные призывы Екатерины II[96]. Для Лагарпа тягостно было видеть, как откладывалось дело, которому он решил посвятить свою жизнь: его официальное представление Салтыкову состоялось только в конце 1783 года. В проходившие в ожидании месяцы швейцарец в основном занимался тремя вещами: изучением русского языка, чтением исходя из личных интересов и подготовкой к ремеслу воспитателя – и это притом что ни его статус при великом князе Александре, ни обязанности еще не были определены.
Единственные уверения, которые он получил, касались материального положения: 11 июля 1783 года ему заплатили первое жалованье за год (1500 рублей), а также пообещали, что в дальнейшем он будет жить на всем готовом[97]. Для швейцарца без личного капитала это был очень важный пункт – в Петербурге Лагарп уже успел столкнуться с необычайной (по европейским меркам) дороговизной, так что выплаченного жалованья даже при самом экономном его использовании и отказе от всякой роскоши не хватало для того, чтобы самому себя обеспечивать.
Лагарп сразу же бросился изучать русский язык (не отступая перед его «необычайными трудностями») – не столько чтобы общаться с будущими учениками, сколько потому, что владение языком казалось ему необходимым, чтобы принести пользу этой стране, и обязательной предпосылкой для постижения ее истории и обычаев[98]. С самых своих первых месяцев в Петербурге будущий царский наставник проявил себя поклонником культуры России и ее языка, считая его одним из трех древнейших в Европе. Лагарп даже не останавливался перед критикой европеизированного двора и петербургского общества, которому желал быть «немного более русским».
Но главное, что волновало Лагарпа в эти месяцы – желание оказаться на высоте в той роли воспитателя великих князей, которую ему предстояло сыграть. Как свидетельствуют его письма, Лагарп жадно поглощал литературу по педагогике – ведь к этой стезе он никогда себя специально не готовил! Подобно воспитавшим его представителям «филантропизма» швейцарец видел в образовании главный инструмент по улучшению общества. Его всегдашний наставник и друг из Ролля Фавр помогал с выбором литературы, рекомендуя труды крупнейших теоретиков образования эпохи Просвещения: «Среди более чем двадцати тысяч томов, напечатанных с 1760 года, быть может, нельзя найти ничего лучше, чем то, что уже напечатал Локк более века тому назад – это должно лишь усилить ваше почтение к сему великому человеку. Кондильяк – его ученик во всем. Только что вышли “Адель и Теодор, или Письма о воспитании” мадам де Жанлис (тома 1–3 in 12°, Париж, 1782). Там изложено множество хорошего, особенно об умениях и навыках! В области средств к образованию г-н Кампе из Гамбурга составил “Нового Робинзона” и еще несколько книг, весьма хорошо сделанных, чтобы помочь учителям. Вам будет весьма полезно обзавестись ими. <…> В общем и целом все основные принципы содержатся
