воспринять это всем своим существом. Поэтому – заклинаю – давайте без формального педагогизма! Речь должна идти о наставлении, исполненном жизни и к жизни пробуждающем. В обычные времена у народа просто нет времени воспринять подобное наставление. Сейчас время есть – спасибо безработице. Даже это страшное бедствие можно сейчас обернуть на пользу. Всем нам стоит проникнуться одной мыслью: если где-то неизбежен упадок, то можно, при должном усердии, в другом месте обеспечить восстановление. Пока, впрочем, упадок образованного буржуазного сословия в Германии лишь набирает обороты. Наши политики думают только об экономике, о конференциях, об убогих своих партийных дрязгах. Скудоумие и мелочность нашей политики, и без того пугающие, в последнее время делаются просто невыносимыми. Духовность, чтобы ей одолеть всю политическую чепуху, должна воспрянуть из народа: но только не из пустой возни «народников», а из народа напрямую – как вышли из него Гёте и Шиллер, Гердер и Гегель.

У наших граждан нет сегодня объединяющих принципов: ни партийно-политических, ни культурных. Более того, буржуазия добровольно сдает все свои позиции в сфере образования: неуклонно, одну за другой. В так называемых элитах на сегодняшний день наблюдается прогрессирующий упадок образовательной культуры. Индивидуальное осмысление культурных ценностей и исторических традиций все больше и больше выходит из обыкновения. Все это, в полемическом смысле, обозначить можно как варваризацию. Но я все-таки постараюсь говорить о распаде образовательной культуры в чисто объективных категориях. Такой распад проявляется, например, в том, что к великим личностям прошлого многие подступают теперь исключительно через романы-фельетоны. Распад культуры заметен, когда Альфред Дёблин, почитаемый ныне писатель-романист, заявляет: ни одной книги Бальзака он не читал; больше того: «Не читать Бальзака – это для меня нечто естественное, как нежелание искать достопримечательности в большом городе». Когда исторические и творческие достопримечательности начинают намеренно обходить стороной, когда вместе с этим провозглашают смерть классиков, когда, наконец, при открытии Пергамского музея прусский министр культуры и просвещения разъясняет выдающимся международным гостям, что интерес к искусству далекого прошлого ничем, в общем-то, не оправдан410: когда все это складывается, можно уже с полным основанием говорить о целенаправленной воле к культурному разложению – и, увы, здесь не получится отыскать никакого сопутствующего позитива.

Круг Стефана Георге символизировал когда-то надежду и новый расцвет национального духа, но вскоре это движение обросло пусторечивой догматикой сектантского толка и немедленно выдохлось; последним полноправным глашатаем нового единства (национального, культурного, образовательного) стал тогда Гуго фон Гофмансталь. Его мюнхенская речь 1927 года, посвященная «Писательству как культурному пространству нации», оказалась последней вехой в истории немецкого образования; слово это замерло в пустоте, никем не услышанное. К молодежи Гофмансталь обращаться уже не мог: она к тому времени уже замкнулась, и ухо склоняла только к тому, что излагалось в партийных или общественно-политических листовках.

Ситуация критическая, и в нашей школьной системе, равно как и в университетской, она находит полное свое отражение. Ни у одной крупной партии нет культурно-политической программы. За последние годы таковую вообще внедряли в единственном случае: в Пруссии, при министре Беккере. Он тоже отмечал тотальный коллапс наших образовательных норм411, но в качестве контрмер рассматривал всего две вещи: школа, по Беккеру, обязана формировать и воспитывать человека, а также организовывать и структурировать массы. На мой взгляд, министр все же ступил на опасный путь, когда начал предупреждать об «однобоком интеллектуализме» нашего образования и взялся за идею возрождения немецкой культуры «снизу», то есть через народные школы и педагогические академии. Снижение интеллектуальных требований – это тоже характерная черта того самого образовательного упадка, о котором я говорю. Сейчас нам нужно нечто совершенно иное, прямо противоположное: строжайшая дисциплина в мышлении и учении, безоговорочное уважение к разуму, священный трепет перед традицией.

От всех опасностей излишней интеллектуализации современная молодежь, как мне представляется, бесконечно далека. В одном националистическом университетском романе буквально так и сказано: «Интеллект – вот опасность при воспитании характера». В этом наивном признании действительно можно усмотреть грубую квинтэссенцию нынешних настроений.

Апелляция к иррациональному – это оружие во всех смыслах обоюдоострое. Сюда ведь входит не только то, что превыше всякого разума, но также и все бессознательное, несознательное. А ведь низшее всегда удобнее высшего, приземленное всегда проще возвышенного: выходит, что иррационализм торит путь вовсе не для какого-то мистического визионерства, а для самого банального духовного варварства – а по этой дороге зайти можно только в тупик, причем очень и очень быстро. То же самое можно сказать и о современной философии, склоняющейся в сторону ненависти к духу и разуму. В том, что касается культурно-политической ситуации в нынешней Германии, следует, кроме того, обдумать следующее: чем дальше заходит у нас распад интеллектуальных и традиционных ценностей, тем заметнее мы теряем позиции в духовном соревновании наций. В Западной Европе свое достояние оберегают, о нем радеют. Во Франции даже националистический радикализм построен на уважении к классической культуре: ее чтят без меры, ее с гордостью проносят, как знамя интеллигенции. Все те, кто выходит сегодня в Германии единым антидуховным фронтом, заняты, по существу, не делом национального величия, а убийством всего немецкого, утоплением его в революционном хаосе.

Здесь мы впервые сталкиваемся с тем обстоятельством, которое в ходе дальнейших исследований нам еще предстоит многократно рассмотреть и заметно углубить: проблематика немецкого образования проявляет себя не только в духовно-интеллектуальной сфере, и понимать ее следует не только в качестве культурной закономерности; во многом она обусловлена и обострена сиюминутными политическими столкновениями. Распад образования лишь частично объясняется культурным безразличием слабеющей буржуазии и экзистенциальным кризисом в экономике. В значительной степени рассматривать его следует как результат политического конфликта нескольких групп, преследующих различные интересы. В этом смысле упадок образования есть внешний признак подлинной ненависти к культуре, ненависти в ее политическом воплощении. Монументальных форм все это достигло в современной России. У нас политическую ненависть к культуре не всегда выражают столь открыто. Во многих случаях она выступает под разными личинами, которые нужно выявить и сорвать. Одна из таких личин, скажем, – это сама наука: в тех именно случаях, когда выступает она (исподволь или открыто) в качестве так называемой оппозиционной науки.

Мотивы для такой политической ненависти к культуре могут быть самыми разными, и действовать они могут как по отдельности, так и в связке друг с другом. Постараемся их проанализировать. Но здесь, для начала, нам нужно будет по-новому, еще с одной стороны взглянуть на проблему немецкого образования.

Во всех тех европейских странах, что живут и жили в рамках единой культурной традиции, образовательная идея в той или иной степени подразумевает обобщение