слегка наклонившись к пашупату и беснуясь. Огненные руки-плети то взвивались, то скользили вниз по туловищу. Очертания фигуры колебались, цвет менялся от черного до темно-синего, оранжевого и бордового. Над головой демона протуберанцами вырастали и опадали рога, а в центре того, что с большой натяжкой можно было назвать лицом, виднелись три красных отверстия. Они попеременно то расширялись, то стягивались, так что было непонятно, где у него рот, а где глаза. Вместо ног в глубину провала уходил огненный хвост.

Гатаспа продолжал ворожбу. Вот он размахнулся и выплеснул кровь из кубка на ракшаса. От рева чудовища пещера содрогнулась. Послышался грохот обвала – где-то в пещере не выдержал свод.

Демон медленно повернулся к Аполлонию, подался вперед, словно рассматривая непрошенного гостя. Раздалось громовое рычание – так тигр предупреждает жертву перед атакой. Тианец сидел неподвижно, объятый ужасом.

Ракшас начал разворачиваться в сторону Иешуа.

Когда он уставился красными дырами, в которых бушевало пламя, Иешуа не почувствовал страха. Ему казалось, что он слился с чудовищем в единое целое. Между ними словно протянулась невидимая цепь, соединившая обоих на века. Они – разные, и в то же время – одно. А еще он отчетливо понял, что может управлять демоном. Тогда он мысленно велел ему убираться назад.

Ракшас снова заревел, снова по пещере прокатился гул обвала, поднявшего тучу пыли. До Иешуа даже докатились мелкие камешки, ткнулись в бедро – как ягненок боднул.

Демон начал медленно опускаться в дыру. Мерцающая масса уходила все глубже и глубже, всасывая воздух вместе с пеплом, пылью и искрами. Наконец чудовище пропало в недрах горы, оставив после себя серную вонь и почерневшие от жара камни.

Треск в пещере не затихал. Стены дрожали. Ученики подбежали к Гатаспе, который лежал без движения у края провала. Подняв его на руки, бросились к лестнице. Аполлоний двигался спиной вперед, подхватив наставника под мышки, Иешуа поддерживал ноги.

Задыхаясь от пыли и гари, они волокли Гатаспу по ступеням к спасительному выходу. Падали, поднимались, обдирая кожу на коленках и локтях, но упорно продвигались вверх.

Наверху забрезжил свет лампы. Они втащили пашупата на площадку и без сил опустились на пол, хватая ртом воздух. Иешуа посмотрел вниз. Из пещеры бил яркий свет, доносился грохот катящихся камней. Нельзя было терять ни минуты.

Снова подхватив пашупата, друзья бросились в коридор. В кромешной темноте, ударяясь о стенки то плечом, то головой, ругаясь и вскрикивая от боли, они бежали из последних сил, понимая, что промедление означает смерть.

Ввалившись в чайтью, затащили Гатаспу в ближайшую келью и упали на пол, закрыв его телами. Следом ворвался вихрь из пыли и дыма. Черные клубы заполнили пещеру, а потом с хлопком вылетели наружу. От ударной волны повалились идолы, разбилась терракотовая посуда, медную утварь разбросало и погнуло.

Когда шум стих, Иешуа поднял голову, встретившись глазами с Аполлонием. Тот представлял собой жалкое зрелище: всклокоченные, покрытые пеплом волосы, царапины и кровоподтеки на лице, гиматий в пятнах сажи.

Иешуа понял, что выглядит не лучше.

Оба рассмеялись.

«Живы», – с облегчением подумал иудей и перевернулся на спину, расслабленно раскинув руки.

5

За Синдхом открылась солончаковая степь. Саперы выбивались из сил, сооружая насыпи через пересохшие русла рек для проезда обозных телег и захваченных в Хайберском проходе катапульт.

Оросительные каналы они старались не разрушать, чтобы не лишать крестьян средств к существованию. Карийцы рыскали по окрестностям в поисках фуража и продовольствия.

Редкие деревни пустовали, потому что доведенные до отчаяния бесконечным военным положением жители предпочли угнать скот и увезти запасы зерна в горы, лишь бы не отдавать добро солдатам, неважно, кто они – саки или греки.

Посевы проса, джута и рапса только начали всходить. Хорошо хоть пшеничные и ячменные поля были завалены соломой после жатвы, так что корма лошадям хватало. Кашевары варили в котлах крупу из обоза Раджувулы. Охотники устраивали облавы на антилоп, в обилии водившихся в степи, поэтому у фалангистов были и каша, и мясо. Воду брали из многочисленных родников.

Гермей мрачно смотрел по сторонам.

Да… Не так ему хотелось пройти по греческим владениям – не как полемарху уставшей от резни армии, внушающей страх даже потомкам воинов Александра Великого. Он мечтал пройти освободителем.

Наследники магнесийского грека Эвтидема больше двухсот лет управляли Гандхарой, пока с запада не нагрянули орды степняков. Аполлодот, Антимах и Менандр укрепили власть эллинов в Семиречье, заставив считаться с мощью македонской фаланги даже Маурьев.

Менандр дошел до Паталипутры, после чего перенес столицу греческого царства из Александрии Кавказской в Сагалу[176], назвав ее Эвтидемией в честь родоначальника династии. Но после его смерти все пошло прахом.

Заил, Лисий, Поликсен… Кто сегодня помнит этих мелких эллинских царьков? Апариты покончили с Феодамом, а Раджувула – со Стратоном. Теперь он сам – потомок древнего македонского рода – вынужден восстанавливать историческую справедливость…

Армия несколько раз форсировала быстрые речки, но все обошлось благополучно. Наконец вдалеке выросли цепи Каджнага. С высоты вечных снегов Химават строго вглядывался в пришельцев, осмелившихся нарушить покой его предгорий.

Фаланга построилась в боевой порядок.

Гоплиты надевали амуницию, лучники стягивали луки тетивой, забивали стрелами колчаны, лохаги повязывали красные платки. Слуги помогали стратегам зашнуровывать тораксы и подвешивать на портупеях мечи. Щитоносцы бежали вперед, чтобы при первой опасности защитить авангард войска от легковооруженных застрельщиков противника.

Пришлось возвести еще одну переправу – на этот раз через Дамра Налу – на расстоянии йоджаны от Сиркапа, потому что мост между ним и Такшашилой саки сожгли заблаговременно.

Греческая армия железной рекой хлынула в предместья Сиркапа, чтобы затем разбиться на ручейки, обтекающие крепость со всех сторон. Втащив монанкомны[177] и палинтоны[178] на холм Джандиал, установили их рядом с храмом Зевса Полиея.

Гермей приказал разместить в храме походные алтари: пусть будет общим святилищем олимпийцев, чтобы каждый гоплит смог принести жертву богам в соответствии со своими предпочтениями.

Саманная крепостная стена вздымалась не меньше чем на двадцать локтей. Опоясав гору, она упиралась в акрополь. Квадратные башни казались неприступными.

На противоположной стороне реки возвышалась стена Такшашилы, полукруглые башни которой походили на вкопанные в землю огромные горшки. Однообразные кварталы восточного города оживлялись шпилями мандиров и куполами ступ.

Защитники Сиркапа вырубили всю растительность на подступах к крепости. К счастью, ни засек из заостренных стволов, ни рва или волчьих ям греки не обнаружили, потому что их сооружению мешали крутые откосы и каменистая почва.

Зато саки приготовили камнеметы: на склоне тут и там громоздились кучи валунов с подпорками из бревен.

Ночью город казался сверкающим жилищем Аида. В оврагах горели бесчисленные костры, а на крепостной стене метались огни факелов. До утра не смолкал стук топоров: саперы рубили лес, чтобы из стволов изготовить толено – журавлей с