Дневной свет сбивает с толку. Мне необходимо пристроиться за кем-то, чтобы пройти через турникеты, но из-за света я теперь на виду. Приближаюсь к выходу, и сердце колотится. Здесь не так уж легко будет за кем-то пробежать. У дверей стоит сотрудник метро. Если начнутся разборки, Эбади тут же обратит на меня внимание. Медленно продвигаюсь вперед, глазами выискиваю хоть какую-то лазейку. И тут с облегчением вспоминаю, что в кармане лежит проездной, который дал мне Себ.

На улице солнце уже покинуло небосвод, принявший металлически серый оттенок. Через несколько секунд, как бы в подтверждение произошедшей перемены, с неба посыпалась тонкая морось. Впереди меня идет Эбади, с каждым шагом мелькают красные подошвы. Он опустил лицо, прячась от ветра. Вместе мы доходим до развилки Парк-Ройал-роуд. Слева выстроились домики весьма плачевного вида – все разбитые, недолюбленные. Справа – что-то похожее на большой парк, огороженный невысоким кирпичным забором с железной решеткой наверху. Он переходит дорогу к парку и останавливается у входа.

Что он там делает? В парке, на расстоянии многих миль от дома? Тротуар поворачивает и выводит меня к кирпичным колоннам, обозначающим вход. На левой колонне прибит знак, на котором написано «ГЛАВНЫЙ ВХОД». И тут, прямо над этими словами, я вижу другие два – написанные зелеными буквами, – и мое сердце замирает.

КЛАДБИЩЕ АКТОН.

Глава двадцать восьмая

Вторник

С кладбищами у меня не складывается. Во всех углах этого священного места обитает дух Рори. В иные дни, когда я помышлял лишь о выживании, от него было вообще не скрыться. Даже в такие дни он проникал ко мне, просачивался сквозь трещины в камне. И нужно было приложить все силы, чтобы выдавить его обратно.

Здесь же он летит прямо на меня – со всех сторон сразу. Он везде. Улыбается. Укоряет.

Призраки невыносимо сдавливают мою черепную коробку, но я заставляю себя двигаться дальше. Ссутулившись от холода, Эбади кажется неуверенным, но тем не менее вполне уверенно шагает к своей цели. Он обходит старую часовню, в которую упирается дорожка, а затем идет прямо к рядам могил. Он легко огибает надгробия, неровная дорога ему не преграда. Опустив лицо, пробираюсь за ним сквозь кусачий ветер.

Эбади плотнее, чем показалось мне ранее, но, несмотря на свой вес, двигается он легко. Я останавливаюсь посмотреть, куда он повернет, но в этот момент останавливается и он.

Ветер вгрызается в меня, и тут Эбади запускает руки в карманы и достает оттуда пригоршню лепестков. Ветер подхватывает их и разбрасывает по искореженной земле. Отпустив последнее конфетти, Эбади прикладывает руку к сердцу. Меня пронзает словно молнией. Возможно, он ее похоронил здесь. Возможно, он сумел вывезти ее тело на кладбище. Для разлагающегося трупа нет лучше места. Священное место для женщины, которую он несомненно любил. Конечно, размышляя об этом сейчас, я понимаю, он не мог, он просто не стал бы сбрасывать ее в реку или на какую-то свалку. Он бы захотел иметь возможность воссоединиться с ней. В месте, где можно выразить скорбь, помолиться об искуплении. Или как минимум спрятать подальше от чужих глаз.

Вглядываюсь в надгробие. Издалека оно кажется гладким, как мрамор – тот, которым выложена теперь его прихожая. Это совпадение порождает в сердце грусть, замешанную на гневе. Даже в своей смерти она не может вырваться из его хватки. Эбади поднимает к небу глаза и идет по дорожке обратно. Я смотрю мимо него, а затем, бросив нарочито небрежный взгляд, удаляюсь по касательной. У него за спиной я хожу кругами, следя, как он приближается к выходу. Не отрываю глаз, пока он не превращается в точку и не исчезает за воротами. И только тогда сразу же бросаюсь к гладкому надгробию.

Какую надпись я ожидаю увидеть? Ее имя? Неужто он так смел? Тут на меня ливнем обрушиваются другие вопросы. Как он получил это место? Было ли свидетельство о смерти? Что насчет церемонии? Какой-либо службы? Чувствую за спиной тяжесть присутствия другого человека – она не то чтобы давит на меня, человек просто идет следом. Нет смысла оборачиваться.

Я знаю: это Рори.

Встаю прямо у надгробия и смотрю.

Снова накрапывает дождь, а ветер обдувает туманом лицо. По выгравированным буквам и датам катятся капли.

МИШАЛЬ АЛИ

1971–2019

Я помню. Мишаль – это ли имя он называл, когда она лежала мертвая? Под именем еще что-то, похожее на арабскую вязь, хотя это с легкостью может быть и какой-нибудь южноазиатский язык. Я все еще в оцепенении – из-за имени Мишаль. У нее есть имя. Что бы он с ней ни сделал, похоронить этого он не смог.

Опускаюсь на колени, чтобы потрогать камень, и замечаю, как чиста сама могила. На земле лежит плита, подобранная под надгробие. Однако, в отличие от других могил, травой по периметру она не поросла. Одна лишь голая почва, которая неравномерно темнеет от дождя. Могилу выкопали недавно.

Снова иду по тропинке, голова кружится. В моем понимании произошедшего отсутствуют важные элементы. Я не знаю, как именно он ухитрился перенести ее – Мишаль – сюда. Деньгами, влиянием, уловками, не знаю. Но я знаю наконец, что она здесь, и я знаю, кто она. Я просто не знаю, что с этим делать.

Направляюсь к метро. Менее чем через час я уже шагаю по дороге к дому Себа. Я должен что-то с этим сделать, но решить, что именно, смогу, лишь обсудив это с кем-нибудь. Доверившись Эмиту, я словно открыл шлюз.

Себу я ничего пока не рассказывал, а он из вежливости оставил меня в покое, чтобы не вторгаться своими расспросами в мое личное пространство. Он держался от меня на расстоянии, пусть я и жил в его доме, носил его одежду.

Постучав в дверь, я понимаю, что Себа, скорее всего, дома нет. Сейчас середина дня. Его не будет дома еще часа два или три. Но как только я поворачиваюсь, чтобы уйти, за стеклом входной двери замечаю тень. Один удар сердца – и дверь открывается.

– Себ, – говорю я, – не думал, что ты дома.

Он все еще одет по-офисному, розовый шелковый галстук туго завязан. Видимо, он сам только что пришел. Смотрит на меня серьезно, прикладывает палец к губам. Я округляю глаза, не понимая, что происходит.

Он выкрикивает кому-то через плечо:

– Кто