Повозки не наполнились в наше отсутствие. Руш что-то убежденно рассказывала Кереху. Гвон утирал губы рукой, оставив нас всех гадать, откуда берется выпивка.

– Ну-с?

– Ничего, – сознался я.

– Клянусь двумя солнцами, энтого я не желал. Не по душе мне зло, – сказал Гвон и повел нас в один из домов.

Первый дом оказался пустым. Братья даже проверили доски в полу – не припрятали ли за ними люк в подвал. Во втором доме мы изрядно покрылись пылью и сделались еще голоднее.

– Не желал я зла, попомните энто слово, – процедил капрал.

Так мы и оказались в третьем доме. На сей раз вместе с его хозяевами – тощей воснийкой и долговязым пареньком, за которым пряталась троица отпрысков.

Я осмотрел полки и пустые столы. И боролся с недобрым предчувствием. За спиной спорили, повышая голос:

– Где припасы?

– Все перед вами. Все что есть!

Заплакал какой-то ребенок. Я вернулся с пустыми руками.

– Ничего, как всегда, – пожал я плечами.

«Обирать тощих крестьян – это твоя добрая слава?» – Пока я пытался найти ответы на голодную голову, обстановка накалилась.

В холле завязалась короткая потасовка. Люди с оружием, как всегда, побеждали безоружных: глава села прислонился к стене, потирая ушибленную щеку. Но на этом дело не кончилось. В руках солдата заныл ребенок лет пяти.

– Сейчас освежим вашу память-то, да, – гаркнул солдат Митыги и замахнулся.

Плохие предчувствия в Воснии всегда оказывались пророческими. Шлеп! Ребенок упал на доски и страшно завыл. Его тут же поставили на ноги. И замахнулись еще раз.

Я заметил, что ребенок и так битый – старые синяки покрывали половину тела. Часть из них была мне знакома на личном опыте – следы от ударов сапогом.

– Их уже били с неделю назад, – заметил я. – Что нового они скажут, если все отдали?..

Рута под крышей не было, и потому меня никто не остановил. Впрочем, ребят Митыги никакие слова тоже не останавливали.

– Где добро? – прорычал увалень Митыги.

Удар. Вой. Шлепок.

– Где?

– Сказано же, увезли, – отвечала худая женщина, с усталостью глядя на побои. Похоже, картина ей была привычна. – Хоть все здесь переверните – нового не вырастет…

Гвон упрашивал, будто это его колотили в стенах родного дома:

– Дайте же мне хоть что-нибудь, ну? Куды свезли ваши припасы? Кто?

– Сейчас все припомнят. Все полезненькое, – весело сказал солдат Митыги, перекрикивая воющего мальчишку.

Удар, шлепок. Вой. Глава села сложил руки на груди и ссутулился.

– Бумаги-то были при них? Эмблемки на щитах, плащи с вышивкой? – Гвон снова вытер уголки рта, умудрившись незаметно приложиться к выпивке.

Женщина с той же усталостью помотала головой:

– Плащи как плащи. Без флагов явилися.

– А бумаги?..

– Говорю же, читать не научен, – вклинился глава. – На словах – от господина Бато, так и назвались…

Гвон замотал головой и добавил:

– Ну дак внешне, внешне-то! Каковы на вид?

– Точь-в-точь вы!

Сзади кто-то пробормотал:

– …только рожи добрее.

Шлепок, удар. Тихий скулеж. Всхлипывания.

Я потерял нить разговора. Еще раз оглядел чужой дом. Это такие-то дома можно найти в Воснии, чтобы всякий смельчак при дубине пачкал твой порог и брал, что ему вздумается?..

Что я, черт дери, здесь вообще делаю?

Я отошел в сторону, проскользнул на улицу к охране повозки. Облокотился на борт, чувствуя тупую усталость и голод. Рядом на корточках сидел Амил и разминал кисти тонких рук, будто важнее дела в жизни и не найти.

– Слушай, Амил, – я посмотрел на разграбленные дома. – Скажи, зачем ты пришел под флаг?

Кажется, глаза эританца увлажнились.

– Думаете, мне здесь не место? – всхлипнул он и поднялся.

«Похоже, здесь место только отъявленным мерзавцам», – чуть не ляпнул я, но вовремя примолк. За спиной послышались тихие шаги.

– Наконец-то дотумкал! – вклинилась Руш и снова что-то гоняла языком под губой.

– Нет, – я отвернулся от оторвы, – я правда хочу знать. Нам ведь всем не платят жалования, так?

Руш не собиралась умолкать:

– Всем, кроме капрала.

– Я, э-э, – помялся Амил, – в нашем хлеву крыша обвалилась, и отца моего…

Нет, все-таки парень точно расплачется. Я уточнил:

– Так что же, у тебя и дом есть? И с семьей все ладится?

Амил поджал губы, кивнул.

– Только без папы мы… я… зима же.

– И ты вызвался под флаг, – мой голос точно выдал изумление, – без жалования?..

– Я думал, – Амил отвернулся, будто мы еще не заметили его слез, – что здесь уж точно как-то что-то да сложится…

Я скривился. Удивительно, как мы похожи.

– Мы сами себе платим, неженка. Война – щедрая сука, – снова вклинилась Руш. – Если знать, где брать.

Я покосился на нищие дома селян. Затем – на пустые загоны для скота и мертвенно-молчаливый хлев. Справедливо заключил:

– Явно не здесь.

– Скоро поживимся. Вот увидишь, дохляк. И ты вытри сопли, – она с силой хлопнула по плечу Амила, – сама по себе и канарейка в суп не упадет. Придется поработать.

Из дома снова послышались звуки побоев. Я тяжело вздохнул. Вот и все мои почести – право резать подростков в лесах и бить детей ради мешка зерна.

А ребята Митыги так и носились среди домов, выламывая, расшатывая и переворачивая все, до чего могли дотянуться. Воснийцы обирали своих крестьян догола, а потом приходили вновь – содрать кожу. Затем охали и дивились, отчего поставки зерна мельчают. Край алчных дураков.

«Ничего хорошего не родится из спешки», – говорил Саманья на учебе, пока мы фехтовали. Коротка моя память. Убравшись из Стэкхола, я только и делал, что спешил.

Дверь отворилась, из дома выбежала женщина. Споткнулась и упала в грязь, раскинув руки. Я не расслышал, кто ругался больше: селянка или увальни Митыги. Ее втащили обратно за ноги. Дверь так и осталась открытой.

– Не переживешь ты зиму, неженка, – заключила Руш.

Тут-то я и понял, что я здесь делаю, на этом отшибе между землями Долов и Восходов. Живу не по уму.

– Чего лыбишься? – нахмурилась Руш. – Не уловил, че я сказала? Клянусь, ты медленнее, чем дохлый индюк! Повторю по слогам: ты зи-му не пе-ре…

Я не слушал.

Руш, как и любая воснийская хамка, была совершенно не права. Мне стоило больше думать, взвешивать. Завязать, наконец, со спешкой.

Главное – как следует пообедать на привале. Пусть капрал подавится своим серебряком за хлеб. На голодный желудок думалось об одном – как бы его поскорее наполнить.

Тогда я еще не знал, что и в трех следующих деревнях мы будем далеко не первыми гостями за последний месяц.