– С собой мы его, сам понимаешь… не можем, он ниале там будет. – Аня заламывала пальцы, смотрела в стол. – Ладно еще здесь, а там мы с ним просто не выдержим. Я не выдержу, – подняла глаза, но муж молчал и смотрел на нее каким-то плотно-полиэтиленовым взглядом. – Надо продумать варианты, съездить посмотреть…

Даня помолчал еще. Встал и пошел к шкафу – взять стакан, налить воды.

– У Карьцина вроде был кто-то из интерната какого-то. Психиатр или типа того. Он говорил. Я спрошу у него завтра.

– Хорошо. Надо ему сказать, наверно?

– Ну, позови. – Даня хотел на сегодня решить все вопросы как можно быстрее, выпить еще обезболивающего и лечь спать. Хотя было еще рано. – Где он?

– Да где он может быть, у себя сидит.

– Ну зови, скажем. Я здесь буду.

Даня сел обратно, закрыл глаза и выдохнул весь воздух. Сейчас еще Дима начнет рыдать или еще что-нибудь. Поскорее бы это всё закончилось, поскорее бы подняться к себе, выключить свет, мозг и выключиться до завтра. Он заснул бы на неделю, две, впал бы в спячку, но завтра снова рано вставать, работа.

Прожгло виски, а потом сразу затылок – здравствуй, дверной звонок. Даня прошел в холл и открыл. В дом протиснулся их рабочий Малик, в толстой (Малик всё время мерз) куртке, подталкиваемый недовольным ветром. Даня и забыл, что звал его.

– Вы говорили зайти? Что сделать надо?

– Да, э-э… – Даня так тер переносицу, будто от этого боль могла пройти. Подумал, что перед отлетом надо проверить гайморовы пазухи. Не дай бог снова придется прокалывать. – Сходи, пожалуйста, в магазин. Мы после… уже не особо в состоянии. Понимаешь. Где-то список был… вот, на, – нашел на столе сложенный пополам лист. – Хорошо?

– Хорошо, да.

Взяв деньги, изучив и сложив список в карман куртки, рабочий вышел. Со второго этажа – с первых – робких – ступенек – послышались шаги, Даня вернулся в кухню и сел за стол.

Малик миновал калитку и теперь – недовольный – шел по расчищенной дорожке, в проталинах которой виднелся темно-охровый кирпич. Неудовольствие вызвало поручение, как обычно озвученное чуть ли не когда он уже собирался спать. Просто он не знал, что идет по этой и тысяче других дорожек почти что последний раз.

Рукава болоньевой куртки шуршали в ритм со штанинами болоньевого комбинезона. Всё было здесь хорошо, но этот холод…

С десяток лет назад он снова приехал из Душанбе в Россию на заработки.

Обычная история, на лето или даже с середины весны по сентябрь-октябрь из Таджикистана уезжали, улетали толпы мужчин. Там жилось впроголодь, а в России можно было получить хоть что-то. Работали в городах, в поселках и деревнях. Жили по несколько человек в комнатушке, заваривали лапшу, скупали тележками хлеб, дешевый сыр (еще бы колбасу, но ведь свинина, а халяль – дорого), заливали по несколько раз чайные пакетики водой из маленького трясущегося чайника, покрытого слоем накипи внутри и окрасом из желтых старческих пятен снаружи. Большую часть денег отправляли домой, семьям.

Малик тоже отправлял. Пожилые дед с бабкой, заботившиеся о нем после смерти родителей во время землетрясения в Шароре. Тогда многие в кишлаке погибли. Спаслось меньшинство.

Малику было четыре, он помнил игру во дворе, ветер, скачущий мяч. А потом – всё затряслось, позже пришла лавина, наступая на маленькие домики, сминая их, раскидывая крыши, разбрасывая дувалы. Откуда-то появился отец, схватил Малика под мышки, и почти сразу же Малик оказался в полуподвале, большой каменной нише, где уже были дед с бабкой – утром зачем-то туда спустились, кажись, разгребали хлам. А отец побежал за матерью Малика. И обоих сидящие в нише не дождались. Первыми сдались окна, не выдержали и стены, полуподвал завалило большим куском склеенного кирпича, с которого что-то свалилось прямо Малику в руки. Ощупав это что-то, он понял, что это картина, висевшая над кроватью деда. Других картин в доме не было. Сразу стало пыльно и душно, а потом – горячо. Позже он узнал, что поселок много часов был охвачен огнем, черным дымом и обжигающей глиной.

Бисмилляхи ррахмани ррахим… Это бабушка начала молиться. Малик быстро отключился. После землетрясения они втроем переехали в Душанбе к дальним родственникам, в домик чуть меньше прежнего, но во всяком случае целее. Дед с бабкой заботились о Малике до его двенадцати, когда старика окончательно сломила подагра, а старуха не смогла разогнуться из-за плодящихся грыж. В свои двенадцать, на исходе гражданской войны, он пошел помощником продавца фруктов на рынок Сафариён, который тогда некоторые называли словосочетанием, что переводится на русский как Рынок Черта, и начал сам заботиться о родственниках.

Потом образование получать было некогда, начались летние заработки в России, деньги – пересылал деду с бабкой, часть привозил сам. Те из года в год ему говорили жениться, а он всё не знал – жил, работал, тек по наклонной, несся по едва теплым течениям и о семье не думал. То есть думал, но…

В одну из его поездок умерла она. В следующую – он, прямо в сентябре.

И Малик решил остаться в России. Визы, патенты на работу, депортация на родину – всё это его не интересовало. Здесь было точно не хуже, а где лучше – неизвестно.

Отправил деньги тем дальним родственникам, у которых они и жили, чтобы похоронили. Сам не приехал. Он в свое время насмотрелся – омовения, саван, могила, и на кладбище плакать нельзя: душа возвращается к Аллаху.

А он плакал – долгими ночами, когда сон отскакивал от тела, бился о стены и вылетал в окно, ночами в какой-то из бесконечных комнатушек в бараках для рабочих. Отплакал свое и простился с дедом и бабкой сам, по-своему.

Вскоре через знакомых устроился к Спиридоновым разнорабочим – охранником, садовником, доставщиком на короткие расстояния, строителем, разночеловеком, сверхчеловеком. Не-человеком, учитывая зарплату. Впрочем, куда ему тратить эту зарплату, он, нелегал, и живет в домике на краю участка, только трудится в саду, ходит в магазины и ест. И читает – что найдет, в магазине, у других знакомых рабочих, Спиридоновы иногда отдают что-нибудь ненужное. Так – плюс разговорами за полтора десятка лет – и язык поднатаскал.

Эти жизненные страницы в ветхом переплете Малик вспоминал часто. Вспоминал и сейчас, по дороге к магазину, который расположился между коттеджными поселками. Небольшой супермаркет, фермерские продукты. В городе бы он в такой не пошел – дорого, вычурно, ярко.

Малик купил всё по списку и немного для