Бабушка лежит головой к коридору. Он близко к бабушке. Около нее стоит большая фотография с черной ленточкой. Там тоже бабушка. А сбоку и сбоку стоят иконы. На фотографии бабушка красивая и молодая. Моложе, чем лежит. Чем в последние дни. Года. Дима запомнил ее другой. А лежит она как любила спать днем. Она говорила: дремать.

Мама подводит Юлю и Лешу ближе. Они впятером стоят кучей.

Черный большой человек начинает что-то говорить, Дима не слышит. Потом человек начинает что-то читать, а Дима не слышит. Что-то человек начинает петь. Скрестись. Размахивать рукавами. А Дима ничего не видит. Диме становится очень тихо, и даже становится без запахов как-то. Остается только короткий тоннель между ним и бабушкой. Двухметровая труба, в которую хочется сбежать. Двухметровая труба сверху вниз. Можно скатиться к бабушке. Хочется скатиться по ней к бабушке, и чтобы их вместе.

Потом подходят люди. Они идут. Они наклоняются и целуют бабушку. И остаются немного в стороне. Но не уходят. Дима не видит, куда они ее. Целуют. Подходят все. Подходит папа, потом мама, потом Юля, потом Леша. Дима понимает, что он тоже должен подойти. Он пытается увидеть, куда бабушку целуют остальные. Чтобы сделать всё так. Но ничего не видно, ноги волнуются, а вдруг он что-то сделает не то. Сердце прыгает и басит. Вернулись звуки, но всё странно. Вертится. Кто-то его толкает сзади. Он подходит к гробу на обезумевших ногах. И наклоняется над бабушкой. На лбу икона. Смотрит на икону на ее лбу. Быстро целует в щеку. Как раньше целовал при встрече. Когда она его. Так надо было? И трясется.

Мир становится расплывчатым и водянистым. Всё летит. Дима не видит, куда бежит за кем-то. Кто-то держит за руку и тянет. Сверху идет мамин голос. Ругается и говорит, что предупреждал. Что не стоило брать мальчишку, что он только всё испортит. Мама? Зовет Дима. Но ему не отвечают. Его куда-то кидают. Он вытирает глаза и видит. И понимает, что кинулся на заднее сиденье машины.

– Здесь и сиди, пока не закончится, – говорит мама и хлопает дверью машины. Через секунду раздается писк, потому что мама нажала.

* * *

Она обнимала Диму долго. Прижала к себе после всяких там Мне так жаль, ты не представляешь, ты себе не представляешь, не представляешь, как мне жаль, господи, Димочка, мне очень, очень жаль, хочешь, поплачь, вот, держи, да, я принесу сейчас, держи салфетки, тут вот еще лежат, если что, это что же это такое и не отпускала, пока не почувствовала, что мальчик успокоился.

– Я думала, ты какое-то время дома… отдохнешь. – Сели в коридоре, она принесла из кабинета стакан чая. Сладкий чай для расстроенного мальчика. В детстве мама на все проблемы заваривала сладкий чай, на все раны мазала зеленку, на все слезы мазала да пройдет, Настя у нее научилась. – Не будешь ходить в школу пару дней.

– Мама сказала, что нечего сидеть дома. Глаза мозолить. Мы все уже не сидим дома. Только после похорон были.

Настя не спрашивала, как они – похороны – прошли. И не спрашивала, как он держится. И то, и другое было ясно, чего спрашивать, когда оно вот, смотри не хочу. Только: Если что, я всегда у себя, и ты можешь заходить. Ты это и так знаешь, но всё-таки. Но оно и понятно.

– Тебя папа с мамой теперь возьмут с собой в Америку? – уверенная, расправившая ключицы, спросила Настя.

А Дима захлебнулся чаем, соплями, слезами.

потом мы поехали мы ехали и мама злилась я говорила говорила что не надо его с собой брать. что я говорила. Я же говорила говорила она что она говорила. Мы с юлей и лвапешей сидели с заде а оддни там когда еще ехали туда они думали взять такси потому что папа был сильно грустный он говорил не смогу ли вести но такси пришлось бы два потому что нас же хзлотипять а еще водитель и он бы не влез в такси и рпипришлось бы его оставить. или большое такси но там что-то не получилось

Может они решили что водитель обидится если его не взять и мы ехали просто и папа вел ииитолько всё испортил чцирк устроил на всю циркцерковь говорила мама. папа молчал и просто юля и Леша сидели рядом и смотрели на меня со зло. Как так можно упасть прямо на гроб что это за истерика такая перетд людьми стыдно говорила мама. Хватит мы тттолько что похоронили маму сказал папа и мама перестала

Мээмы поехали до дома тихо. Но всё равно было стыдно и мне было страшно хотя я успокоился когда сидел тогда в машине когда остальные были там

так не хватало бабушки хотелосьчто она чтобы она взяла за руку и успокоила и сказала что всё будет хорошо. Как это раньше мы ехал

– Бога ради, давай не сейчас. Мы только с похорон приехали.

– Мы с похорон приехали семь часов назад. Если не сейчас, то когда? У нас времени почти не осталось. Три месяца. Три месяца всего!

– Ладно.

– Надо решить как можно скорее.

– Да понял я. – Даня сел сбоку от жены, как бы во главе стола, хотя сейчас чувствовал себя кем угодно, только не главой. Вообще ему иногда (и вот сейчас тоже) казалось, что это жена с ее характером и настырностью должна сидеть на его месте.

– Я уже смотрела. Не сегодня, а вообще, ну так. Есть нормальные.

Даня помолчал.

– Ты правда считаешь, что его надо в интернат?

– А куда еще? У нас больше нет родственников, которые его возьмут. Живых, по крайней мере.

– Ну. Да. – Даня потер лоб, провел рукой вниз и зажал переносицу. Болела голова. Сумасшедший, сюрреалистичный день. Он часто думал о смерти мамы, но гипотетически, издалека, смотрел на цыпочках из-за забора, она должна была произойти не скоро еще. Конечно, она вообще не должна была произойти никогда, потому что это ведь мама, а мамы, они ведь никогда-никогда, но Даня всё ощущал чуть реальнее, поэтому рассчитывал и выстраивал, а тут лодочка расчетов дала крен. Она произошла четыре дня назад, и это, помимо того, что было невыносимо грустно (и сразу сделалось как-то одиноко, хотя Даня с мамой виделся редко, даже звонил редко), не укладывалось в привычные ящики, не встраивалось в продуманный жизненный ритм с расписанными по часам днями. –