Шрифт:
Закладка:
«Ну что ж, как я и предполагал, – подумал Свиньин, – Епанчин решил инициировать самоубийство, для того чтобы этим доказать свою невиновность. Если бы матрос вовремя не увидел повешенного, то веревка должна была оборваться под тяжестью тела несколькими секундами позже. Эксперимент, конечно, опасный, но беспроигрышный. На такое мог пойти только завзятый игрок, каковым Епанчин и был по своей сути всегда».
– Приберегите слова о чести морского офицера для кого-нибудь другого, – промолвил Свиньин, окинул Епанчина холодным, пронизывающим взглядом, – ведь я знаю вас слишком хорошо, чтобы поверить в вашу инсценировку самоубийства…
– Как вы можете! Я вызываю вас… – вскричал мичман, захлебываясь от показного возмущения, и вскочил на ноги.
– Спокойно, – осадил его штабс-капитан, – вы не на Сенном рынке, чтобы кликушествовать. Ведь, кроме меня, других слушателей нет.
Тон, каким были сказаны эти слова, мгновенно подействовал на Епанчина, и он, плюхнувшись на свою кровать, картинно, словно в отчаянии, закрыл лицо руками.
– Перестаньте ломать комедию! – чуть повысил голос Свиньин. – Давайте лучше поговорим, как офицер с офицером.
– Я готов вас выслушать, господин штабс-капитан, – сказал Епанчин, сбрасывая с лица маску отчаяния и надевая маску искреннего любопытства.
– Я знаю о вашей растрате казенных денег, которые вам необходимо вернуть в начале следующего месяца. Знаю и то, что вы до сих пор так и не нашли необходимой суммы. Вследствие этого у меня есть все основания подозревать вас не только в продаже штурманских карт, но и в организации диверсии на корабле, – все это штабс-капитан выпалил единым духом, глядя на мичмана. Он видел, как в ужасе расширяются по мере осознания сказанного глаза Епанчина.
– Куда вы дели труп Сандомирского? – сверля мичмана взглядом, спросил Свиньин.
– Я никого не убивал! – хрипло заверещал Епанчин. – Он сам поскользнулся и упал за борт в районе шлюпочной палубы по правому борту! Я так испугался, что не смог его спасти. Больше ничего плохого я не совершал… – Мичман обхватил голову руками и зарыдал горько и искренне, настолько, насколько он был способен.
После этого признания, штабс-капитан сразу же вызвал вестового и наказал передать командиру корабля, чтобы водолазы в поисках тела мичмана Сандомирского обследовали дно по правому борту.
– А где вы спрятали чемоданчик, который вам передал барон Монтфель? – привел Свиньин еще одну всесокрушающую улику, которую придерживал до поры до времени.
Епанчин испуганно замер, услышав этот вопрос, перестал всхлипывать и, отняв от лица руки, ненавидящим взглядом уставился на штабс-капитана.
– Ненавижу-у-у-у! – взвыл он по-волчьи. – Все вы в кадетке ненавидели меня, кроме Дмитрия, из-за того, что я был не такой, как вы все. У-у-у!..
– Я еще раз спрашиваю, где чемоданчик?
– Я все расскажу, только прошу тебя: уйди! Пусть допрашивает меня кто-нибудь другой, – устало и равнодушно прохрипел мичман, – я все расскажу…
Свиньин вызвал вестового и наказал ему пригласить в каюту Епанчина ротмистра Телегина.
– Вот, ротмистр, – устало объявил он, когда тот переступил порог каюты, – мичман Епанчин признался в том, что за деньги, по наущению немецкого шпиона барона Монтфеля, выкрал штурманские карты и, чтобы подозрение пало на другого, столкнул своего боевого товарища за борт. Правильно я рассказываю?
– Не совсем, – равнодушно ответил Епанчин, – я совсем не хотел никому причинять вред и предложил мичману Сандомирскому скопировать карту, но он наотрез отказался. Тогда я взял с него слово офицера, что он никому об этом не расскажет. Заподозрив неладное, Сандомирский решил проследить за мной и застал меня в тот момент, когда я доставал из тайника, который находился в спасательной шлюпке, чемоданчик с детонатором и часовым механизмом. Мне ничего не оставалось, как оглушить мичмана и сбросить его за борт. Вот теперь все! – удрученно вздохнул он и, растянувшись на кровати, демонстративно отвернулся к борту.
– Теперь Епанчин в полном вашем распоряжении, – удовлетворенно произнес Свиньин, – а я умываю руки.
– Благодарю вас, штабс-капитан! – воскликнул явно довольный результатом расследования ротмистр. – Теперь мы уж точно поймаем с поличным неуловимого барона.
– Бог в помощь, – пожелал на прощание Свиньин. – Честь имею!
Выйдя из маленькой и душной офицерской каюты, штабс-капитан полной грудью вдохнул свежий морской зюйд-вест, несущий с собой дух сосновых лесов острова Готланда, стараясь тем самым очиститься от чудовищной скверны, которой смердели тело и грешная душа предателя и убийцы и которой было пропитано все его корабельное жилье.
В это время водолазы вытащили из морской пучины невзрачное и потому еще более трагично выглядевшее в мокром кителе тело мичмана Сандомирского. Матросы торжественно, с христианскими почестями, положили его на башню носового орудия, словно на артиллерийский лафет.
«Кто бы мог знать, что Димка, мой кадетский друг, погибнет вот так трагически? – думал Свиньин, направляясь к башне, чтобы отдать ему последние почести. – Не во время морского боя или на минном поле, а на мирной стоянке. Но, несмотря ни на что, он погиб, как настоящий морской офицер на боевом посту, защищая своих товарищей от диверсии»…
И, словно в доказательство его слов, водолазы подняли на палубу небольшой чемоданчик, который благодаря бдительности мичмана Сандомирского, не убоявшегося предателя, так и не стал причиной взрыва всего корабля и гибели сотен его товарищей…
Глава VI
Петроград
Май 1915 года
1
В этот сумеречный и слякотный весенний день у подъезда довольно презентабельного Петроградского особняка, что на Большой Морской 36, где располагался Новый Английский клуб, было необычно многолюдно. То и дело подъезжали роскошные авто, из которых неторопливо, с достоинством выходили затянутые в смокинги господа, и мимолетно перекинувшись с дородным рыжим лакеем в парчовой ливрее парой-тройкой фраз, выражающих приветствие и уважение, исчезали за массивной дубовой дверью. Любопытствующий народ, шастающий туда-сюда вдоль по Большой Морской, с интересом обсуждал это, довольно необычное для военного Петрограда событие.
– Союзнички небось опять собираются, чтобы сговориться, как побольше солдатушек православных загубить! – с надрывом в голосе проговорил безногий солдат, опирающийся на самодельный костыль. – На фронте только и слышно от офицеров, мол, в атаку надо идти, а то немец без нашей помощи скорехонько французишек под себя подомнет…
– Да не французишки это, а англицкие людишки, – со знанием дела высказался какой-то грамотей в обветшалом сюртуке и шляпе не первой свежести.
– Что те, что другие – все они одним миром мазаны, – поддержал солдата проходивший мимо мастеровой в испачканном красками кожаном фартуке. – Рабочий люд голод за горло берет, а они небось обжираются в своем англицком заведении. Мы народ терпеливый, но до самой последней крайности. А
