– Но, Евгений Евграфович, – удрученно промолвил штабс-капитан, – меня смущает та роль, которую мне придется сыграть с товарищами по кадетке.

– Я прекрасно тебя понимаю и скажу как родному сыну – твоей офицерской чести это дело не затрагивает. Напротив, выявить вражеского агента или диверсанта – твой главный офицерский долг! Только от тебя зависит, как деликатно ты к этому делу подойдешь. И, что бы ни произошло, я обещаю, что о твоем друге не будет упомянуто ни слова! Жду вечером на конспиративной квартире. Удачи тебе, мой мальчик!

– Я не подведу вас, – решительно промолвил Свиньин, вставая. – Честь имею!

В пять часов пополудни Баташова навестила Эльза, которая с порога заявила, что один из трех офицеров, обедавших в ресторане со штабс-капитаном Свиньиным, – тот самый горбоносый мичман, который получил из рук барона Монтефеля чемоданчик.

– Спасибо, моя дорогая Эльза, – искренне поблагодарил женщину Баташов, – и прошу вас, умоляю: больше никаких собственных расследований. Еще раз повторяю, что ваша главная задача состоит в том, чтобы подружиться не только с хозяевами и обслугой отеля, но и с новыми гостями, которые очень скоро наводнят набережные этого пустующего города. С Богом, моя дорогая!

Генерал истово перекрестил девушку и по русскому обычаю трижды ее расцеловал. Дождавшись, пока за ней захлопнется входная дверь, он проследил в окно за тем, как Эльза скрылась в глубине малолюдного проулка.

«Храни ее Господи Иисусе Христе!» – подумал Баташов, прекрасно осознавая, какие опасности и испытания ждут эту смелую и решительную девушку во вражеском тылу: один неверный шаг – и она может угодить в немецкую контрразведку, а там ни с кем не церемонятся. Чуть что – и к стенке…

От этих мрачных мыслей Баташова оторвал условный стук в дверь: два коротких и три длинных.

«Слава богу! Наконец-то Алексей», – удовлетворенно подумал он, направляясь к двери.

– Ну, чем обрадуешь? – нетерпеливо промолвил генерал.

– Хорошего мало, – мрачным тоном начал штабс-капитан, – как мне это ни горько, но я должен сказать, что вы были правы, подозревая мичмана Епанчина в предательстве. Для этого есть все основания…

– Сколько я тебя буду учить, что начинать нужно с главного? – не выдержал Баташов.

– Епанчин проиграл в подпольном казино пять тысяч казенных денег. Об этом под огромным секретом сообщил мне Дмитрий, который уже одолжил ему пятьсот рублей и просил меня занять ему, сколько смогу. Я отдал все свои командировочные…

– А вот это ты зря! – недовольно воскликнул Баташов. – Ведь в случае ареста, Епанчин тебе денег не вернет… Но меня не это волнует, а то, что твой друг явно зависит от Епанчина, если просит за него деньги.

– Мне это тоже показалось странным, – задумчиво промолвил штабс-капитан, – скажу больше, когда мы вышли на веранду покурить, Дмитрий хотел мне что-то сказать тет-а-тет, но, увидев Епанчина, смолчал. Только на прощание успел мне прошептать: «Епанчин – страшный человек!»

– Надо непременно с ним поговорить в отсутствии Епанчина, – сказал Баташов, – лучше всего, если это сделаешь ты. Завтра же с утра отправляйся в свите Форселя на «Баян». Адмирала я предупрежу. С завтрашнего дня за мичманом Епанчиным будет установлено негласное наблюдение, об этом я договорюсь с местным жандармским ротмистром. Но в больше мере все будет зависеть от тебя и твоего друга. Помни об этом.

– Я сделаю все, что в моих силах, – обещал штабс-капитан, прощаясь.

После ухода помощника Баташов занялся так нелюбимой им бумажной работой. По его просьбе начальник портового отделения военной контрразведки представил последнюю аналитическую записку, где ровным, каллиграфическим почерком было написано, что за апрель 1915 года каких-либо сведений о деятельности шпионов и диверсантов в портовой крепости Александра III не поступало.

«Уж больно идиллическая картина получается, – подумал генерал. – От нечего делать, наверное, контрразведчики и решили спустить всех собак на адмирала с немецкой фамилией, не удосужившись даже заглянуть в личное дело Форселя, предки которого верно и преданно служили России не одну сотню лет. Занялись бы лучше верфями общества Беккера, на которых еще три с лишним года назад были заложены два легких крейсера. Уже давно пора спускать их на воду, а хозяева верфи тянут. Явно дожидаются, пока город будет захвачен немцами. Со стороны этого немецкого общества, наблюдается явный саботаж…»

В разговоре с ним Форсель посетовал на то, что никак не может заставить хозяев верфи спустить почти готовые корабли на воду, чтобы потом транспортировать их в Кронштадт, где крейсера можно будет достроить. Но все дело в том, что контора Беккера находится в Петрограде, а там у хозяев слишком много покровителей. Управляющие же верфей ссылаются на отсутствие необходимых материалов и распоряжений на этот счет Петроградского начальства. Как это ни удивительно, но на неоднократные просьбы начальника порта о необходимости скорейшей эвакуации недостроенных крейсеров даже военно-морское ведомство отвечало отписками за подписью адмирала Григоровича и его заместителей.

За время своей службы Баташов насмотрелся на самых разных военных руководителей и в конце концов пришел к неутешительному выводу, что управляют страной, армией и флотом не лучшие представители общества. Но только на войне он понял, откуда берутся такие безликие типы. Поставив себе целью во что бы то ни стало вскарабкаться на вершину власти, такой военный, правдами и неправдами попав в академию, бессмысленно зубрил, изучая главным образом не науку побеждать, а секрет профессорских «коньков», на которых он выезжал на экзаменах благополучно. Из академии он в строй, конечно, не желал идти, а всецело отдался канцелярской деятельности. Десяток-другой лет, проведенных в разных канцеляриях, штабах, управлениях, с кратковременными гастролированиями в строй – и вот вам уже бригадный командир. Никогда никем непосредственно не командовавший, ни солдат, ни офицеров не знающий, сильный только в бумагомарании и умении угадывать «веяния». Грянула война, и он – начальник дивизии. Ему вверяются тысячи человеческих жизней. К этому времени эгоизм и самомнение уже успели совершенно ослепить его. Ему совершенно известно, что он человек выдающийся, если он и допускает какие-нибудь сравнения с собою, то разве только с Наполеоном, и то потому, что тот был иностранец. Доморощенный Суворов еще под сомнением: «Пусть мне дают корпус, и я покажу им, что быть Суворовым не так уж трудно!» Бог дураков и бездарностей слышит его желание, ему дают корпус, и на поле брани выявляется новый Суворов, только наизнанку… Вот вам средний тип русского генерала. Есть и еще разновидность: отпрыски блестящих фамилий, для которых сам факт их рождения служит началом карьеры. Вероятно, эти