Шрифт:
Закладка:
Тем временем Тисо, являвшийся до тех пор премьер-министром и наиболее видным лидером словаков, вступил в контакт с германским имперским правительством. 13 марта он приехал в Берлин и был в моем присутствии принят Адольфом Гитлером для обмена мнениями. Моя тогдашняя адресованная Тисо реплика, что речь идет уже не о днях, а о часах, в течение которых Словакия должна принять решение, была вызвана поступившим во время беседы сообщением о перемещениях венгерских войск на словацкой границе и о предстоящем вступлении Венгрии в Карпатскую Украину, которое, как известно, последовало уже 14 марта. Необходимо было не допустить военного конфликта чехов и словаков с Венгрией. Когда Тисо вернулся в Братиславу, словацкий ландтаг в первой половине дня 14 марта провозгласил независимость Словакии. На следующий день, 15 марта, Тисо направил Гитлеру прошение взять Словацкое государство под свою защиту. Этот договор о защите был ратифицирован 23 марта.
Что же касается наших отношений с пражским правительством, то я со времени Мюнхена пытался придать связям с ним дружественный характер. В течение всех этих месяцев я неоднократно говорил с министром иностранных дел Хвалковским, и он (после того как в результате вступления Венгрии в Карпатскую Украину и провозглашения самостоятельности Словакии сложилось совершенно новое положение) через нашего поверенного в делах в Праге запрашивал меня, не пожелает ли фюрер предоставить президенту Гахе[103] возможность встретиться с ним для личной беседы. Адольф Гитлер был согласен и заявил мне, что хочет взять это дело в свои руки. В этом духе у меня состоялся обмен телеграммами с Прагой, и я дал нашему поверенному в делах указание вести себя сдержанно. Президент Гаха получил ответ, что фюрер желает его принять.
Вплоть до этого момента министерству иностранных дел и мне о военных приготовлениях с нашей стороны ничего известно не было. Незадолго до прибытия президента Гахи я спросил Гитлера, следует ли подготовить государственный договор. Он заявил мне, что хочет «идти гораздо дальше».
Я посетил Гаху сразу же после его приезда в Берлин и услышал от него: он убежден в том, что судьба Чехословакии — в руках фюрера, и верит, что в его руках она надежна. Затем Гаха уже ночью был принят в Имперской канцелярии, и Адольф Гитлер объяснил ему, что намерен занять Богемию и Моравию. Я имел продолжительную беседу с министром иностранных дел Хвалковским, который, учитывая сложившийся ход событий, присоединился к нашей точке зрения. Кроме того, Гаха еще до подписания соглашения заручился по телефону согласием своего правительства. Какого-либо протеста с чешской стороны выражено не было, и Гаха дал указание встретить германскую армию дружественным образом. Вступление германских войск и оккупация произошли затем без всяких инцидентов.
На следующий день я вместе с Гитлером выехал в Прагу и здесь по его поручению огласил переданную мне прокламацию, в которой земли Богемия и Моравия объявлялись имперским протекторатом.
Непосредственно после этого государственного акта я имел в Пражском Граде длительную и серьезную беседу с Адольфом Гитлером. Я указал ему на то, что оккупация Богемии и Моравии неизбежно вызовет значительное противодействие в англо-французском лагере. Со времени этого пражского разговора я постоянно подчеркивал ему свое убеждение, что с дальнейшими территориальными изменениями Англия, вооружение и политика союзов которой форсируются всеми способами, без войны уже не примирится. Вплоть до того дня, когда война разразилась, я придерживался своей точки зрения, противоречившей мнению фюрера.
Необходимость оккупации Богемии и Моравии Адольф Гитлер объяснял мне прежде всего стратегическими причинами. Он цитировал бывшего французского министра авиации Пьера Кота, который назвал Чехословакию «авиаматкой» против Германии, и приводил сообщения о том, что на чешские аэродромы прибыли русские летчики. Фюрер разъяснил мне, что не мог больше терпеть эту вражескую стрелу в теле Германии. С чехами можно хорошо уживаться, но необходимо, чтобы защиту этих областей Германия держала в своих руках. На мои возражения насчет возможной реакции в Англии Гитлер отвечал констатацией, что чешский вопрос для нее совершенно не важен, а для Германии имеет жизненное значение. Он не видит, почему этот факт должен мешать желаемому германо-английскому сотрудничеству. Англия владеет сотнями доминионов, протекторатов и колоний и должна понять, что такая жизненно важная для Германии проблема не может оставаться нерешенной. Я говорил фюреру тогда, что Англия рассматривает занятие Богемии и Моравии под углом зрения роста германской мощи и что у Чемберлена возникнут из-за этого трудности, но Гитлер упорствовал.
Первая английская реакция на пражские события, казалось, подтверждала его правоту: она могла рассматриваться с германской точки зрения как позитивная. Чемберлен заявил 15 марта в палате общин: с фактической стороны правильно, что никакого нарушения Мюнхенского соглашения здесь нет. Британское правительство больше не связано данным им Чехословакии обязательством, ибо «государство, границы которого мы намеревались гарантировать, развалилось изнутри и, таким образом, нашло свой конец». Эта позиция Чемберлена удовлетворяла нас. Однако в противоположность ей английский министр иностранных дел лорд Галифакс при нотификации Пражского соглашения германским послом фон Дирксеном априори занял позицию отрицательную.
Через два дня после своей речи в палате общин Чемберлен под влиянием оппозиции тоже отказался от первоначально выраженной спокойной и выжидательной позиции и полностью изменил свое поведение. Это нашло выражение в его известной речи в Бирмингеме.
Затем 18 марта британское и французское правительства заявили протест против «неправомерности германских действий», хотя еще три дня назад английский премьер-министр сам констатировал в палате общин, что никакого нарушения Мюнхенского соглашения не совершено! Имперское правительство протесты отклонило. Англия и Франция отозвали своих послов для доклада. Германское правительство ответило такими же шагами.
Решение фюрера от 14 марта оказало на наши отношения с западными державами, а особенно с Англией, именно то воздействие, которого я боялся и на которое указывал еще в Праге. Английским и французским протестами началась новая фаза развития европейской обстановки.
* * *
Одновременно шли и германо-польские переговоры. Разногласия и трения по вопросу о национальных меньшинствах существовали между Германией и Польшей еще с 1919 г. Даже державы-победительницы питали в Версале опасения насчет правильности принятого там начертания [германо-польской] границы. Тогдашний британский премьер-министр Ллойд Джордж в своем меморандуме от 25 марта 1919 г. предостерегал мирную конференцию, что не следует забирать из-под господства Германии большее число немцев, чем это совершенно необходимо. Сам Клемансо[104] указывал тогдашнему
