Донесения Потоцкого и Лукасевича в качестве доказательств, опровергающих предъявленное мне в Нюрнберге обвинение в «преступлении против мира», к рассмотрению судом допущены не были[112].

Обнаруженные в Варшаве материалы подтверждают, далее, что в конце марта 1939 г. Англия первоначально предложила польскому правительству принять участие в конференции, которая должна была обсудить, а затем и осуществить определенные меры безопасности по отношению к агрессору. Но Польша не ожидала от реализации этого предложения достаточной безопасности для себя. В нем поляки совершенно верно усматривали, что если сама Польша станет объектом нападения, помощь со стороны такого объединения союзников пришла бы слишком поздно. Поэтому варшавское правительство, как уже упоминалось, предложило заключение двустороннего договора. До тех пор Англия постоянно демонстрировала свою незаинтересованность в восточноевропейских вопросах. В своей речи в палате общин 3 апреля 1939 г. Чемберлен весьма четко подчеркнул изменение английской внешней политики, произошедшее в результате согласия предоставить Польше гарантии. Чемберлен заявил:

«Это представляет собой новый момент, я хотел бы сказать, новую эпоху, в проведении нашей внешней политики… Такое сильное отклонение в данном отношении от нашей традиционной идеи… действительно является столь важной вехой в британской политике, что, я считаю, с уверенностью могу сказать: это решение составит целую главу в книгах по истории, если однажды настанет время их писать».

Если британское правительство столь демонстративно отошло от своей прежней политики и решилось пойти на риск бланкетной гарантии Польше, то для этого Англия должна была иметь какие-то совершенно особые гарантии для самой себя. Я утверждаю (и не только бумаги Потоцкого указывают на то): эти особые гарантии для Англии заключались в обещании Рузвельта, что Соединенные Штаты примут участие в будущей войне, если Англия и Франция выступят первыми.

Сама по себе, без предлога, который был бы понят английским народом, Англия войну против Германии начать не могла. Такой причиной, могущей послужить оправданием для объявления войны Германии, было, несомненно, выполнение носящего характер обязательства обещания Польше в случае нападения на нее оказать ей помощь. На первый план выдвигались честь Англии и сохранение этой чести.

Поворот в британской политике был столь значителен, что Англия ставить ее в зависимость от неясной позиции Польши не могла. Поэтому британское правительство, вне всякого сомнения, проявило готовность к желаемому Польшей союзу лишь после того, как польский министр иностранных дел сделал обязывающее заявление о том, что Польша окажет германским требованиям вооруженное сопротивление.

Это польское заявление послужило предпосылкой для предоставления гарантии Англией, которая со своей стороны опять же опиралась на США. Но польское «нет» в ответ на требования Германии стало следствием британского карт-бланша Польше.

Из этой взаимосвязи ясно видно, что в конечном счете польское «нет» было вызвано политикой американского президента Рузвельта и тем самым привело к европейскому конфликту[113].

Особенно интересно констатировать, что статья 1-я британопольского пакта о взаимопомощи при осуществленном 18 сентября 1939 г. русском вступлении в Польшу применена не была. Помощник английского государственного секретаря Остин Батлер обосновал это 19 октября 1939 г. следующим заявлением: «Во время переговоров, приведших к подписанию соглашения, польское правительство и правительство его величества договорились, что соглашение это должно давать гарантию только на случай нападения со стороны Германии». Этот важный факт показывает, что защита Польши не была действительной причиной английского заявления о гарантии.

Англия, несмотря на то что Данциг и коридор вопреки сформулированному в 14 пунктах Вильсона праву народов на самоопределение были противоправно отделены от Германии, а также на то что крупные специалисты по международному праву и влиятельные английские государственные деятели провозгласили неизбежным пересмотр этого несправедливого решения, заключила с Польшей явно направленный против Германии военный союз. Британское правительство сделало это, хотя Чемберлен и Гитлер в Мюнхенском заявлении взяли на себя обязательство никогда больше не допустить германо-английской войны и хотя оно знало, что германское правительство вот уже несколько месяцев ведет с польским правительством переговоры о разумном и исключительно благоприятном для Польши решении проблемы Данцига и коридора.

Не подлежит никакому сомнению, что вопрос о Данциге и о коридоре затрагивал жизненные интересы Германии, а отнюдь не такие же интересы Англии. Проведем следующую параллель. Допустим, Англия ведет спор с Ирландией за коммуникации и британское правительство предлагает ирландскому великодушное решение. В ответ на это Ирландия обращается к германскому правительству и заключает с ним союз против Англии. Разве не была бы Германия в таком случае по справедливости обвинена во вмешательстве в их дела и в разжигании войны?

Точно так же обстояло дело и в польском вопросе. Откуда же взяла себе Англия это право в Восточной Европе? Об обычном праве здесь речь идти не может, ибо Англия еще никогда в своей истории не давала ни одному государству Восточной Европы автоматической гарантии. Следствием явилось то, что Польша уже больше не желала никакого соглашения с Германией, а стала еще резче действовать против германского меньшинства[114].

Таким образом, весна 1939 г. проходила под знаком усиливающегося обострения положения в Европе. Влиятельные польские политики уже в мае 1939 г. говорили о предстоящем марше на Берлин. Стремления Англии привлечь как можно больше государств к участию в гарантии и тем самым создать кольцо вокруг Германии становились все более широкими. Франция встала на сторону Англии. Политика создания обоими государствами коалиции против Германии была в середине апреля дополнена британо-французским заявлением о предоставлении гарантий Румынии и Греции, а в мае 1939 г. — англо-франко-турецким договором. Были начаты переговоры с Москвой, чтобы побудить и Советский Союз вступить в военный союз против Германии{26}. Эта английская политика окружения наполняла меня растущей тревогой. Тревога эта — Бисмарк назвал ее cauchemar des coalitions[115] — стоила мне бессонных ночей.

Учитывая такой ход развития, мы 22 мая 1939 г. заключили германо-итальянский пакт о дружбе и союзе. Кроме того, я уже после неудачи поездки в Варшаву советовал фюреру завязать переговоры с Россией, чтобы не допустить окончательного окружения Германии.

МОСКВА

Искать компромисса с Россией было моей сокровенной идеей: я отстаивал ее перед фюрером потому, что, с одной стороны, хотел облегчить проведение германской внешней политики по отношению к Западу, а с другой — обеспечить для Германии русский нейтралитет на случай германо-польского конфликта.

С марта 1939 г. я считал, что в речи Сталина (доклад на XVIII съезде ВКП(б). — Перев.) мною услышано его желание улучшить советско-германские отношения. Он сказал, что Россия не намерена «таскать каштаны из огня» для капиталистических держав.

То, что американская политика тогда желала бы