Вскоре после нашей беседы — еще во время завтрака — Чемберлен получил телеграмму английского консула в Вене, согласно которой германское правительство якобы предъявило там ультиматум. Вскоре пришла вторая телеграмма, в которой сообщалось о передвижениях германских войск. Затем Чемберлен и Галифакс пригласили меня в свои служебные апартаменты (завтрак проходил на Даунинг-стрит), чтобы обсудить со мной обе телеграмму.

Черчилль в XV главе I тома своих мемуаров (немецкое издание 1949 г., с. 332) сообщает об этом завтраке. Он утверждает, будто мой муж и я намеренно затянули эту протокольную процедуру, чтобы оторвать премьер-министра от его дел и от телефона. Он приписывает Чемберлену следующие слова, сказанные моему мужу: «Я должен извиниться, но обязан заняться сейчас срочными делами…» Черчилль пишет далее, что «Чемберлен без дальнейших церемоний вышел из гостиной. Риббентропы все еще задерживались, но большинство из нас под разными предлогами отправились по домам Надо полагать, и они наконец откланялись»[90].

Я до сих пор все еще хорошо помню этот завтрак. Во время него за столом возникло общее беспокойство, тогдашнего помощника министра иностранных дел Кадогана куда-то вызвали, началось оживленное хождение. Поначалу я не восприняла это как нечто необычное для политического протокола. Когда все встали из-за стола, миссис Чемберлен с большим шармом выполнила свой долг хозяйки дома и устроила так, что каждый из гостей смог несколько минут поговорить с нами, что и было целью этого прощального завтрака. Неожиданно ко мне с озабоченным лицом подошел мистер Чемберлен и сказал: «Бесконечно сожалею, что мне придется еще немного задержать господина фон Риббентропа, но произошли весьма серьезные события, делающие необходимым обмен мнениями с ним». Премьер-министр очень вежливо проводил меня до нашей автомашины, и я уехала одна, без мужа, довольно расстроенная и размышлял, что же такое могло произойти.

(Об этом обмене мнениями, последовавшем сразу после завтрака, в «Akten zur Deutschen Auswärtigen Politik» (Serie D. Bd I. S. 255) опубликован отчет, существования которого Черчилль, давая свое не отвечающее истине описание событий, верно, не предполагал.)

Черчилль сообщает далее об этом завтраке, что на его прощальные слова: «Надеюсь, что Англия и Германия сохранят свои дружественные отношения» — я ответила huldvoll[91]: «Смотрите только не нарушайте их сами»[92]. На самом же деле я ответила ему так: «В нашей германской дружбе вы можете быть уверены».

В то время как лорд Галифакс во время обсуждения у Чемберлена заявил, что происходящие события просто невыносимы, премьер-министр высказался успокоительно и спросил меня, не имею ли я каких-либо сообщений о событиях в Австрии. Мне пришлось ответить отрицательно и попытаться разъяснить ему, что, к сожалению, я ничего по этому поводу сказать не могу, пока не свяжусь с моим правительством, что и хочу сделать немедленно. Я попросил лорда Галифакса во второй половине дня посетить меня в посольстве. Но и во время беседы в посольстве во второй половине дня я еще не был в состоянии сообщить ему подробности событий в Австрии, ибо мне не удалось установить связь с Адольфом Гитлером и получить от него информацию. Поэтому я смог лишь констатировать лорду Галифаксу, что события в Австрии приняли совершенно иной оборот по сравнению с тем, как мыслилось все в беседе с Шушнигом в Оберзальцберге. Наш разговор был вполне дружественным; я нашел повод пригласить лорда Галифакса посетить Германию, и он это приглашение принял.

Только 13 марта я в результате продолжительного разговора с Герингом (который, само собой разумеется, прослушивался Лондоном) узнал подробности событий в Австрии.

Мне не представилось случая обсудить содержание этого разговора с английскими государственными деятелями: мои прощальные визиты были уже закончены. Через несколько часов я покинул Лондон, чтобы лететь сначала к Герингу в Каринхалль, а затем к Гитлеру в Вену. Здесь я узнал, что у него идея немедленного аншлюса возникла впервые во время поездки через Австрию, а особенно в связи с митингом в Линце.

* * *

Другим вопросом, требовавшим решения, но отнюдь не поставленным ни Адольфом Гитлером, ни министерством иностранных дел, а возникшим сам по себе, был вопрос о судетских немцах{22}. Представитель американского обвинения в Нюрнберге заключил свою обвинительную речь по этому вопросу утверждением, что с крахом Чехословакии подошла к своему концу одна из самых трагических глав в истории народов, а именно изнасилование и разрушение целостности чехословацкого народа.

Это утверждение позволяет осознать одну ошибку, сыгравшую роковую роль еще во времена переговоров в Версале. Чехословацкого народа как такового не было никогда — ни до, ни после 1918 г. Напротив, речь шла о многонациональном государстве с различными народными группами, к которым принадлежали кроме чехов немцы, венгры, поляки, русины, карпатские украинцы и словаки. Искусственное образование, каковым являлась Чехословакия, составленная в 1919 г. из столь гетерогенных элементов, с самого момента своего возникновения тяготело к распаду и могло сохраняться только в результате сильного давления чехов.

Это давление, разумеется, вызывало контрдавление, становившееся все более ощутимым, по мере того как усиливалась Германйя и благодаря этому постоянно возрастала ее притягательная сила для приграничных немецких народных групп. По опыту своего пребывания послом в Лондоне я знаю, что в Англии тоже весьма ясно понимали суть судетского вопроса и были готовы поддержать определенные стремления и требования руководителя судетских немцев Конрада Генлейна[93].

Угнетение немецкого меньшинства в Чехословакии отнюдь не было выдумкой Адольфа Гитлера. Оно началось уже в 1918 г. После взятия [нацистами] власти в 1933 г. оно, вне всякого сомнения, усилилось, а культурная жизнь немцев в Чехословакии все более урезывалась.

Вопросами национальных меньшинств во всех государствах, которые в договорном порядке обязывались защищать эти меньшинства, занималась специальная комиссия секретариата Лиги Наций в Женеве. Ежегодно публиковались, а затем передавались на хранение в библиотеку Лиги Наций отчеты об их положении. Доступ к этим материалам, которые я затребовал для защиты германской внешней политики в Нюрнберге, мне предоставлен не был.

Обвинение утверждало в Нюрнберге, что я нелегальным образом вызывал волнения и раздоры и тем самым сознательно содействовал возникновению судетского кризиса. В действительности же никаких шагов в этом направлении германской стороной не предпринималось. К контрмерам она перешла только тогда, когда чехословацкие власти начали произвольные аресты немцев. В любом случае стремления судетских немцев не дирижировались нами таким образом, чтобы отсюда должна была возникнуть серьезная проблема.

Партия судетских немцев, разумеется, стремилась к их все большей самостоятельности, а некоторые ее руководители хотели добиться полной автономии, если даже не прямого