Допустим, что Жданова могли отравить. «Но тогда возникает вопрос: зачем Кузнецов и его подельщики пошли на сокрытие истинного диагноза смерти Жданова?» – задает вопрос Юрий Мухин.

Может быть, пожалели врачей? Нет, парирует Юрий Мухин:

«Да кто им эти врачи, чтобы они их жалели?!»

Юрий Мухин задает себе следующий вопрос:

«Разве не все равно, от чего умер Жданов: от инфаркта или от чего другого? Получается, что не все равно, получается, что Кузнецову было очень важно, чтобы Сталин не узнал, что у Жданова был инфаркт. Но почему?!

Чтобы в дальнейшем расследовании из обилия разных фактов вычленять нужные моменты, дам версию: а что если в стране был яд скрытого действия? Такой яд, что если дать его человеку, а после смерти этого человека не предупредить патологоанатома, то вскрытие покажет, что данный человек умер, скажем, от инфаркта.

Тогда если и Сталин знал о таком яде и если он узнал, что у Жданова инфаркт, то он заставил бы выяснить, кто к Жданову приезжал в санаторий, какие передачи приносил, что ему впрыскивали врачи и т. д. и т. п. А такое направление следствия, судя по всему, было очень нежелательным для заговорщиков».

Он полагает, что этот яд был нужен заговорщикам и для самого Сталина.

Юрий Мухин раскрывает перед нами свое видение событий, в которых сначала был тщательно скрываемый от Сталина заговор партноменклатуры против А. Жданова, а потом и против самого Сталина. Крайними во всем этом, как всегда, оказались евреи, и, «судя по фактам, арест врачей-евреев, – считает Юрий Мухин, – это выдумка Игнатьева».

Напрасно Юрий Мухин подвергает своих героев такой опасности, как сокрытие от Сталина первого письма Тимашук. Ведь между отправителем и получателем этого письма стояло много свидетелей. Потом, первое письмо упоминается во втором. Не следует забывать, что еще при жизни Сталина конечным пунктом для всех писем Тимашук оказалось Министерство государственной безопасности. А там, как известно, такие бумаги не пропадали. Первое письмо Тимашук как раз открывает папку с «Делом врачей», которая потом попала в руки Рюмина.

Когда многие из фигурантов ушли в небытие, непонятно, зачем вдруг потребовалось появление фальшивой (по утверждению Юрия Мухина) и уже не имеющей никакого принципиального значения записки Абакумова с фальсифицированной подписью Сталина.

Цель, ради которой так старается Юрий Мухин, оказывается, есть: в «Деле врачей» Сталин ни в чем не виноват. Вот образец его прямолинейных рассуждений: «О том, что врачей-евреев арестовали без инициативы Сталина, а возможно, и без его разрешения, говорят такие факты. Как вы уже знаете, после смерти Сталина Игнатьев пошел на повышение – стал секретарем ЦК, курировавшим МВД. Но через месяц арестованные Игнатьевым врачи-евреи были освобождены, объявлены невиновными, и Игнатьева исключили не только из секретарей ЦК, но даже из членов ЦК. То есть Игнатьеву в деле ареста евреев нечем было оправдываться на Президиуме ЦК: он не мог сослаться на Сталина (выделено Ю.М.), все следственные подтасовки против врачей-евреев были только его рук делом.

Не исключено, что и сам Сталин узнал о дополнительном аресте врачей-евреев из газет» (!).

Все это весьма далеко от истины. Назначая Игнатьева министром госбезопасности, именно Сталин поставил перед ним задачу принять «решительные меры по вскрытию группы врачей-террористов, в существовании которой он давно убежден». Когда вождь увидел, что Игнатьев недостаточно активно действует, он пригрозил ему: «Не вскроете террористов, американских агентов среди врачей, будете там, где Абакумов». «Я не проситель у МГБ! – гаркнул он на помертвевшего от страха министра. – Я могу и потребовать, и в морду дать, если не будут выполняться мои требования…»

Как установил Геннадий Костырченко, «вождь не только определил содержание будущего официального заявления по “Делу врачей”, но опосредованно давал указание, на какой странице в газетах народ должен его прочесть». Документально это подтверждается одной из последних записок Поскребышева, отправленной из секретариата Сталина: «Т. Михайлову (заведующий отделом агитации и пропаганды ЦК). Посылаю 1 экз. хроники “Арест врачей-вредителей” для помещения в газетах на 4-й полосе справа».

В различных архивах страны сохраняются многочисленные письма в правительство и лично Сталину, в которых есть сомнения в виновности врачей и предупреждение опасности поднимающего голову антисемитизма.

Большинство населения на веру принимало публикации центральных газет за истину в последней инстанции. Так что вождь мог не опасаться за общественную поддержку широких масс его новой кровавой акции.

Следствие по «Делу врачей» уже стояло на пороге суда. Но вождь не думал успокаиваться. В строгой тайне он готовил «сюрприз» Молотову.

После осуждения Полина Жемчужина, как известно, целый год провела в тюрьме. Сталин надеялся получить у нее компромат на Молотова. Ничего из этого тогда не получилось.

В лагере ее пытались спаивать. «Фитин, бывший в то время министром госбезопасности Казахстана, пожаловался мне, – писал Павел Судоплатов, – как тяжело лично отвечать за Жемчужину. Все время Игнатьев запрашивал о ней, пытаясь узнать о ее связях с сионистами и послом Израиля в СССР Голдой Меир. В январе или феврале 1953 года Фитина вызвал Гоглидзе, первый заместитель госбезопасности, и приказал перевести Жемчужину на Лубянку. Фитин понял, что главной целью всего этого было обвинить Молотова в связях с сионистами».

Без имени и фамилии, под номером 12, Жемчужину поместили во внутренней Лубянской тюрьме. Можно было не сомневаться, что нужные Сталину признания обманом, принуждением, под пытками из нее быстро вытрясут.

Как Сталин хотел разыграть эту козырную карту, теперь уже не узнает никто. Эту тайну он унес с собой.

Полина Жемчужина, которой в «Деле врачей» была уготована роль агента мирового сионизма, вышла из тюрьмы на следующий день после похорон Сталина. Подарок Берии воскресшему во власти Молотову.

Потом он оформил это освобождение задним числом.

Вскоре (21 марта 1953 года) постановлением Президиума ЦК КПСС Жемчужину восстановили в партии. Вручать ей новый партийный билет заставили М.Ф. Шкирятова, которого Хрущев за глаза называл «партийной дубиной Сталина». Полина Жемчужина должна была испытывать чувство глубокого удовлетворения, поскольку за четыре года до этого именно Шкирятов оформлял решение об изгнании жены Молотова из членов ВКП(б). Партийный стаж ей выправили как непрерывный. Для рядовых коммунистов, которых начали реабилитировать в середине пятидесятых годов по настоянию Молотова и Кагановича, этого делать не стали. Некоторые пытались протестовать. Чиновники от партии надували щеки и с глубокомысленным видом вопрошали: «А какую партийную работу вы вели в течение десяти лет в тюрьме и лагере?» По их мнению, достаточно было того, что они остались жить.

Генерал-лейтенант Павел Судоплатов, ознакомившийся по заданию Берии с «делом Жемчужиной», рассказал: «Больше всего меня поразило то, что Жемчужина, жена Молотова, якобы установила тайные контакты через Михоэлса и еврейских активистов со своим братом в Соединенных Штатах. Ее письмо к брату, датированное октябрем 1944 года, вообще к политике не имело никакого отношения. Как офицер разведки, я тут же понял, что руководство разрешило ей написать это письмо, чтобы установить формальный тайный канал связи с американскими сионистскими организациями. Я не мог представить себе, что Жемчужина способна написать подобное письмо без соответствующей санкции.

Я вспомнил о своих контактах с Гарриманом по поводу создания еврейской республики в Крыму; из