Св. Троицы, что на Капельках, – пишет ко мне М.М. Евреинов, – оставил, я эту службу, потому что переселился в свою подмосковную, где прожив довольно долго, возвратился в Москву; по приезде, в свой дом, спрашивал оставшихся в доме людей, нет ли чего нового? Мне отвечали, что нового ничего нет, кроме того, что на днях схоронили Татьяну Сергеевну. Я спросил, кто такая Татьяна Сергеевна, и мне отвечают: бывшая при церкви просфирня, о которой я совсем забыл, но, при сих словах вспомнил я сон, который в ту ночь пред тем видел, будто вхожу в эту самую церковь, при которой служил, и обратил взгляд на то самое место, где я обыкновенно стоял и где неподалеку от меня становилась и вышеупомянутая просфирня. На ее месте стоит женщина, смуглая и очень высокого роста. Тогда я спросил, что это за женщина, которая тут стоит, и мне отвечали, что это новая просфирня.

Когда мне сказали о умершей, я тотчас вспомнил виденный сон, и чтобы поверить сей сон, на другой же день отправился в ту же церковь, и каково было мое удивление, когда я увидел на том же самом месте стоящую ту самую женщину, какую я видел во сне, и которой прежде никогда не видывал!»

Из записок графини А.Д. Блудовой

Есть в Швеции один королевский замок, Гринсгольм, известный целым рядом сверхъестественных, или, по крайней мере необъяснимых видений. Батюшка еще знавал в Стокгольме одного старого господина в каком-то придворном чине, который имел способность предвидения приближающихся в будущем происшествий, то, что шотландцы называют second sigth, второе зрение; я не помню имени этого человека, но о нем рассказывали много странных случаев, и батюшка часто говорил об одном из них, который я твердо помню. Несколько лет перед нашим пребыванием в Швеции гостил у дочери своей, шведской королевы, наследный принц Баденский после пребывания у другой дочери, императрицы Елисаветы Алексеевны, и уже собрался ехать назад на родину. В самый день отъезда двор вместе с ним завтракал в замке Гринсгольм, и наш ясновидец тут же сидел за столом, почти против принца. Во время веселого разговора графиня Енгстрем, кажется (жена министра иностранных дел), или другая дама, заметила, что ясновидец побледнел, вздрогнул, стал пристально смотреть на принца и приуныл. Другие этого не видали; завтрак кончился благополучно, придворные простились с принцем, и королевская семья поехала провожать его до моря. Пока ожидали их возвращения, графиня, с женским любопытством и настойчивостью не давала покоя ясновидцу, требуя непременно, чтоб он рассказал ей, что его смутило; он отнекивался, она приставала, и, отделившись от других групп, они остались у окна, в виду большой дороги; тут, наконец, ясновидец решился сказать своей собеседнице, что плохо принцу придется. Во время завтрака он видел за стулом принца его же самого, стоящего за ним, – точно живой двойник, но задумчивый и в другом наряде. Настоящий принц был в мундире шведском или баденском (не помню), а привидение стояло в русском мундире. «Ну, что ж?» – спросила графиня. «Не хорошо», – отвечал задумчиво тот. «Отчего не хорошо? Что же тут такое? Чего вы боитесь?» «Разумеется, ничего, все вздор; зачем же вы меня спрашивали?» Он едва успел выговорить эти слова, как оба они увидели в окошко скачущего опрометью верхового.

«Беда, беда, – кричал он, – скорее доктора, помощи! Принца опрокинули, он крепко разбился». Все засуетилось, бросилось на двор, на улицу. Принца через несколько часов не стало; когда привезли тело, он был в русском мундире: по какому-то случаю он, садясь в карету, переменил платье и надел русский мундир. Таким образом, даже и в этой подробности сбылось предсказание очевидца.

Другой необыкновенный случай рассказывали батюшке очевидцы. Это уже происходило не в замке Гринсгольм, а в Стокгольме, в королевском дворце. 15 августа 1792 года, брат Короля Густава III, герцог Зюдермандландский, пошел в кабинет или библиотеку Короля отдохнуть после обеда и забыл там свой шарф. Вечером, когда была пора отправиться в маскарад, он вспомнил про шарф, и послал пажа или камердинера за ним в кабинет. По прошествии некоторого времени, тот воротился, говоря, что никак не мог войти в комнату; замок у двери, должно быть, испорчен, ключ в замке, а повернуть никак нельзя. Герцог сам пошел, и только тронул дверь, она отворилась, но он отскочил, ибо перед его глазами лежала на диване фигура мужская – вся в крови, которая текла из свежей раны. Лица не видать было, но ему казалось, что это или он сам, или король.

Оправившись от первого впечатления, он подошел к дивану, видение уже исчезло. Он схватил свой шарф и поспешил в маскарад. На этом маскараде, брат его, король Густав III, был смертельно ранен из пистолета графом Анкарстремом, и раненного принесли для первой перевязки в тот самый кабинет, и положили на тот самый диван, где брат видел его образ или тень за несколько часов перед тем.

По случаю одной подробности этого происшествия, именно той, что дверь не мог отворить камердинер, а как скоро взял ключ Герцог Зюдермандландский, она легко отперлась, батюшка рассказывал, что знатоки этого дела, шведы и шотландцы, ему говорили, что всегда так бывает; явление, привидение из духовного мира, дается только тому, кто назначен судьбой для принятия этой тайны, he who is fated, а для других она остается недосягаема, и непостижима.

Не то ли бывает и вообще в области духовной? То, что дается каким-то внутренним откровением иным избранным, – и крепость веры, и понимание прекрасного, и творческая сила поэзии, и чутье в оценке людей, – все это недоступно и непонятно дюжинным натурам, которым нужна грубая осязательность для веры, математическая точность для понимания и очевидность открытых, топорной работы, пружин, для объяснения неуловимо тонких движений ума и сердца, которые и составляют характер, то есть, особенность каждого человека. Но о самих привидениях, о явлении умерших, и о тех пророческих видениях, о которых англичане говорят, что идущие вам на встречу, будущие происшествия бросают свою тень не землю перед собою, можно спросить и делать разные предположения, но совершенно отрицать их – точно ли благоразумно? Не все ли великое, не все ли духовное для человека необъяснимо?

(Заря, 1871, март.)

Способность видеть далекое настоящее

Сон Ломоносова

(Из предисловия к первому по смерти изданию его сочинений 1765 года.)

На возвратном пути морем в отечество (из Германии, где он учился), единожды приснилось ему, что видит выброшенного, по разбитии корабля, отца своего на необитаемый острове на