Способность видеть вперед

Николай Никифорович Мурзакевич, магистр Московского университета, известный Одесский археолог, был очень дружен с Михаилом Михайловичем Кирьяковым, воспитанником также Московского Университета, известным деятелем Новороссийским. Кирьяков занемог опасно в 1835 году, а Мурзакевичу надо было ехать в Ростов, по делам службы, разбирать архив. Он поехал. Однажды случилось ему обедать там в веселом обществе. После обеда вдруг напала на него тоска и он ушел прогуляться в саду. Слезы полились у него невольно из глаз, оглянулся, – и увидел погребальную процессию по аллее.

Через несколько времени он получает известие об отчаянном положении своего друга, спешит в Одессу, и на четвертый день приезжает туда из Ростова. Кирьяков жил на даче, дом находился в саду далеко от ворот, за многими дорожками. Мурзакевич подъехал тихо, вышел из экипажа, и пошел пешком, остановился на дороге собраться с духом. Кирьяков в эту минуту говорит сестрам, его окружавшим: «Мурзакевич приехал». «Нет, – отвечают они ему, – не приезжал». «Приехал», – повторяет он, – и через пять минут входит действительно Мурзакевич, к удивлению всех присутствовавших, которые рассказали ему после о слышанном от больного.

Кирьяков вскоре скончался. Тело было вынесено через сад, и Мурзакевич увидел здесь аллею и ту процессию, которая представилась его воображению за несколько дней.

(Рассказано мне Н.Н. Мурзакевичем, и записано мною; после прочитано ему 19 Мая 1872 г. и исправлено по его словам).

* * *

Отец А.И. Кошелева, племянник графа А.А. Мусина-Пушкина, бывшего послом в Лондоне, привез к своему дяде депеши. Возвратясь от него на свою квартиру, в первую ночь он видит во сне, что его зовут к послу; он идет и встречается словами: «Ну, брат, отдыхать тебе некогда, а должен отправиться ты назад в Париж с моими ответами». Он видит, что приезжает в Дувр, но ни один корабль не пускается оттуда в море, которое сильно взволновалось.

Отыскался, однако ж, капитан, который обещался доставить его в Кале. Они отправились, противный ветер не унимался, ломается мачта и корабль подвергается опасности…

В эту минуту его будят, и зовут действительно к послу, который встречает его именно словами, слышанными во сне. Далее произошло после все именно так, как он видел во сне: он отправляется из Дувра во время бури, корабль подвергается опасности, мачта была точно сломана, но, наконец, они достигают берега.

(Рассказано мне А.И. Кошелевым, который слышал об этом случае несколько раз от своей матери).

Из записок Владимира Николаевича Панаева

Отъезжая в прошедшем году в отпуск, я просил Александра Максимовича Княжевича принять на себя труд наблюсти за печатанием моего сочинения: «Похвальное слово князю Кутузову-Смоленскому», просматривать корректуру, а по отпечатании – разослать несколько хорошо переплетенных экземпляров известным лицам, по оставленному мною списку; в том числе два экземпляра к Николаю Михайловичу Лонгинову – один собственно для него, а другой – для представления Государыне, так как я, тронутый прежним Ее ко мне вниманием, считал себя обязанным сделать это. Добрый друг мой исполнил все к моему возвращению; не успел только разослать назначенных экземпляров, что уже и стало личною моею заботою. К тому, другому посылаю в пакетах с курьерами, к Красовскому везу три экземпляра для него, и, как упомянуто выше, для Лонгинова и для Императрицы. Спустя неделю вижу сон (под утро 2 мая), будто входит ко мне придворный лакей и подает красную сафьянную коробочку; раскрываю, – три бриллиантовых кружка. В это самое время (в 8 часов утра), человек мой будит меня, говоря, что приехал придворный ездовой. Надеваю халат; выхожу; ездовой подает мне пакет; распечатываю – письмо от Лонгинова с препровождением фермуара, пожалованного Императрицею моей невесте!

Раскрываю красный сафьянный футляр – вижу фермуар, составленный из трех совершенно круглых частей (средняя побольше боковых), точно таких, каких видел я во сне? Чем объяснить этот сон, так верно и так скоро сбывшийся? Тем, что, может быть, я много думал о посланном мною к Государыне экземпляре, надеялся на новую от нее милость? Нет; во-первых, потому, что это сочинение было посвящено Государю Императору, и поднесено официально Министром просвещения: следственно, от него только мог я надеяться какого-либо внимания; наградить меня было дело его, а не Императрицы: с Ее стороны, видя при книге печатное посвящение августейшему супругу, весьма достаточно было ограничиться милостивым словом через Лонгинова, чего только я и надеялся; во-вторых, я в то время так был занят множеством приготовлений к свадьбе (мне не хотелось ударить лицом в грязь перед будущим моим тестем, человеком роскошным, и пред таким городом, как Казань); в-третьих, настоящие события так вообще были важны, и для меня лично так интересны, что все другое мало меня занимало. Да и могло ли прийти в голову, чтобы Императрица оказала мне такую необыкновенную милость, какой мог быть удостоен разве человек самый к ней близкий, значительный? Все мои знакомые были изумлены и тронуты. Выходит, что сон этот принадлежит к числу многих подобных неизъяснимых явлений нашей жизни, где гордый, пытливый ум человеческий должен умолкнуть…

* * *

Вот что рассказывал мне Карпов Ир. Ив., мой товарищ в гимназии, после полковник, кажется, Генерального штаба, служивший на Кавказе еще при Ермолове, переводчик первого на русском языке романа Вальтера Скотта, «Кенильворта». Мать его была больна чахоткою, лечилась в Москве, и решилась, наконец, ехать в свою деревню за 100 верст отсюда. Спустя четыре дня после ее отъезда, он видит во сне, что приезжает сам к ней.

Сестры в черном платье. Он, пугается, спрашивает причину, не умерла ли она? Нет, отвечают ему, но очень плоха. Он входит к ней, она лежит на софе в сестриной комнате, в которой он ее никогда не видывал, и никак не мог предполагать, чтоб она перешла, ибо имела свою особенную, в которой всегда жила, близ нее скамейка, зеркало и проч. «Что вы, маменька», – спросил он ее. «Ничего, мой друг, я еще довольно хороша», – при этих словах он проснулся. Во время обеда приезжает к нему эстафета с известием, что его мать скончалась. Он спешит к сестрам и находит комнату совершенно в том виде, как она представлялась ему во сне. Та же софа, то же зеркало, скамейка; все малейшие подробности о положении, в коем мать умерла, рассказанные ему сестрами, совершенно те же, кои видел он во сне. (Записано мною 1821 г. Ноября 17, а слышал 13.)

Письмо М.М. Евреинова

«Прослужив пять выборов ктитором при Церкви