о нем. Так, говоря о предсказанной ему народной славе, он, смеясь прибавлял, разумеется, в тесном приятельском кружке: “а ведь предсказание сбывается, что ни говорят журналисты”». По свидетельству покойного П.В. Нащокина, в конце 1830 года, живя в Москве, раздосадованный разными мелочными обстоятельствами, он выразил желание ехать в Польшу, чтобы там принять участие в войне: в неприятельском лагере находился кто-то по имени Вейскопф (белая голова), и Пушкин говорил другу своему: “посмотри, сбудется слово немки, – он непременно убьет меня”».

Нужно ли прибавлять, что настоящий убийца действительно белокурый человек, и в 1837 году носил белый мундир?

Из этих рассказов всех подробнее и вернее изложение Бартенева. В многолетнюю мою приязнь с Пушкиным (замечу, что мои свидания и сношения с ним длились позднее сношений и г-жи Фукс, и Вульфа, и Льва Пушкина), я часто слышал от него самого об этом происшествии; он любил рассказывать его в ответ на шутки, возбуждаемые его верою в разные приметы. Сверх того, он, в моем присутствии, не раз рассказывал об этом именно и при тех лицах, которые были у гадальщицы при самом гадании, при чем ссылался на них. Для проверки и пополнения напечатанных уже рассказов, считаю нужным присоединить все то, о чем помню положительно в дополнение прежнего, восстанавливая то, что в них перебито или переиначено.

Предсказание было о том, во-первых, что он скоро получит деньги; во-вторых, что ему будет сделано неожиданное предложение; в-третьих, что он прославится и будет кумиром соотечественников; в-четвертых, что он дважды подвергнется ссылке; наконец, что он проживет долго, если на 37 году возраста не случится с ним никакой беды от белой лошади, или белой головы, или белого человека (weisser Ross, weisses Kopf, weisser Mensch), которых и должен опасаться[81].

Первое предсказание о письме с деньгами сбылось в тот же вечер, Пушкин, возвратясь домой, нашел совершенно неожиданное письмо от лицейского товарища, который извещал его о высылке карточного долга, забытого Пушкиным. Товарищ этот был – Корсаков, вскоре потом умерший в Италии.

Такое быстрое исполнение первого предсказания сильно поразило Александра Сергеевича; не менее странно было для него и то, что, несколько дней спустя, в театре его подозвал к себе Алексей Федорович Орлов (впоследствии князь), и стал отговаривать его от поступления в гусары, о чем уже прежде была у него речь с П.Д. Киселевым, а, напротив, предлагал служить в конной гвардии.

Вскоре после этого, Пушкин был отправлен на юг, а оттуда, через четыре года, в Псковскую деревню, что и было вторичной ссылкой. Как же ему, человеку крайне впечатлительному, было не ожидать и не бояться конца предсказания, которое дотоле исполнялось с такой буквальною точностью??? После этого удивительно ли и то, о чем рассказывал Бартеневу Павел Воинович Нащокин? Прибавлю следующее: я как-то изъявил свое удивление Пушкину о том, что он отстранился от масонства, в которое был принят и что он не принадлежал ни к какому другому тайному обществу. «Это все-таки вследствие предсказания о белой голове, – отвечал мне Пушкин. – Разве ты не знаешь, что все филантропические и гуманитарные тайные общества, даже и самое масонство, получили от Адама Вейсгаупта направление, подозрительное и враждебное существующим государственным порядкам? Как же мне было приставать к ним Weisskopf, Weisshaupt, одно и то же».

«Вот еще рассказ в том же роде незабвенного моего друга, не раз слышанный мною при посторонних лицах. Известие о кончине императора Александра Павловича и о происходивших вследствие оной колебаниях по вопросу о престолонаследии дошло до Михайловского около 10 декабря. Пушкину давно хотелось увидаться с его Петербургскими приятелями. Рассчитывая, что при таких важных обстоятельствах не обращать строгого внимания на его непослушание, он решился отправиться туда, но как быть? В гостинице остановится нельзя – потребуют паспорта; у великосветских друзей тоже опасно – огласится тайный приезд ссыльного. Он положил заехать сперва на квартиру к Рылееву, который вел жизнь не светскую, и от него запастись сведениями. И так Пушкин приказывает готовить повозку, а слуге собираться с ним в Питер; сам же едет проститься с Тригорскими соседками. Но вот, на пути в Тригорское, заяц перебегает через дорогу; на возвратном пути, из Тригорского в Михайловское – еще заяц! Пушкин в досаде приезжает домой: ему докладывают, что слуга, назначенный с ним ехать, заболел вдруг белою горячкой. Распоряжение поручается другому. Наконец, повозка заложена, трогаются от поезда. Глядь, в воротах встречается священник, который шел проститься с отъезжающим барином. Все эти встречи – не под силу суеверному Пушкину; он возвращается от ворот домой, и остается у себя в деревне.

«А вот каковы бы были последствия моей поездки, – прибавлял Пушкин. – Я рассчитывал приехать в Петербург поздно вечером, чтобы не огласился слишком скоро мой приезд, и, следовательно, попал бы к Рылееву прямо на совещание 13 декабря. Меня приняли бы с восторгом; вероятно, я забыл бы о Вейсгаупте, и попал бы с прочими на Сенатскую площадь, и не сидел бы теперь с вами, мои милые!» Об этом же обстоятельстве передает Мицкевич, в своих лекциях о славянской литературе, и вероятно со слов Пушкина, с которым он часто виделся». (Изд. 1860 г., IX, 293)

Предсказание С.И. Муравьеву-Апостолу

«Сергей Иванович Муравьев-Апостол, служивший в гвардии, зашел однажды, во время занятия Парижа нашими войсками, к знаменитой предсказательнице Ленорман, вместе с одним из своих товарищей. Оба офицера спросили о своей судьбе. Вы оба умрете насильственною смертью, отвечала гадальщица. Обратясь к Муравьеву, она сказала: “Вы будете повешены”. “Верно, вы считаете меня за англичанина, – заметил ей Муравьев. – Я русский, и у нас отменена смертная казнь”.

Однако же эта ужасная судьба постигла, как известно, несчастного Муравьева».

Рассказ записан был Екатериной Федоровной Муравьевой, вдовою незабвенного Михаила Никитича, со слов самого С.И. Муравьева, задолго до его ужасной катастрофы. Товарищ Муравьева застрелился вследствие какого-то несчастия (Русский Архив, 1871, № 1, с. 262).

Предсказание П.Г. Каховскому

«В 1816 г., Лейб-Гвардии в Егерский полк определился юнкером Петр Григорьевич Каховский, родом небогатый дворянин Смоленской губернии».

Так рассказывает в «Русской старине» (сентябрь, 1874 г., с. 179) Н.М. Новицкий.

«По просьбе его родных командир 1-го батальона полковник Свечин приютил Каховского у себя на квартире, в одном из номеров дома Гарновского. Я помещался с Каховским в одной комнате, скромно меблированной. Это было в Великом посту. Тогда, к Светлому празднику, гвардейские офицеры, имевшие, по большей части, собственные экипажи, заказывали себе новые, покупали лошадей, сбруи. И к полковнику Свечину пришел каретник, высокий мужчина, брюнет, с живыми черными глазами. Помню, как теперь, когда он, не застав полковника