когда стужа Зимы столкнулась с духотой летней ночи, от всего тела повалили клубы пара. Я указал посохом на землю близ шедших в атаку йотунов и провозгласил:

– Infriga!

Из самой сердцевины моего существа выплеснулась сила, которая наполнила древний дуб чародейского посоха и, направляемая рунами и символами, растеклась по всей его длине. Верное оружие дернулось, как дергается высоконапорный шланг пожарной машины, и, чтобы удержать его, пришлось ухватиться за него обеими руками и до предела напрячь мышцы, в то время как руны наполнялись тем же ярким золотисто-зеленым огнем, что светился в глазах Альфреда на Духоприюте.

Синеватое копье видимой, осязаемой и абсолютной стужи устремилось к йотунам, со свистом рассекая ночь. Летний воздух протестующе взвыл от дикого перепада температур, а меня окутало туманно-паровое облако. Морозный луч ударил в землю перед подступающими великанами, и там, где он коснулся травы, выросла совершенно прозрачная ледяная стена толщиной в двадцать футов, а высотой во все тридцать, изгибающаяся вперед, будто волна океанского прибоя.

Завывая в унисон с ночным воздухом, я провел этим лучом слева направо, чтобы преградить дорогу приближавшимся йотунам, и те по инерции врезались в ледяную стену с силой товарного состава. Удар, еще удар, оглушительный рев, и прозрачный лед покрылся причудливой паутиной трещин.

Но стена выстояла.

Отпустив последние капли энергии, я пошатнулся и упал бы, но Рамирес помог устоять на ногах. На секунду зрение затуманилось, и я провел ладонью по лицу, смахивая с промороженных ресниц кристаллы льда, нависшие перед глазами неприветливой зимней вуалью. Когда мой взор прояснился, мечи и топоры ревущих во все горло йотунов уже вспыхнули так, будто их облили горящим напалмом, и с гулкими отзвуками, напоминавшими пушечный грохот, обрушились на лед Зимы. Стена понемногу крошилась, и проникавший сквозь ее призму свет лихорадочно плясал по спектру всех цветов радуги; осколки сыпались на траву смертоносным дождем, и с каждым ударом лед извергал струи пара, то шипящие, то свистящие наподобие паровоза с привидениями, несущегося в бездны преисподней.

Я кое-как перевел взгляд на деда. Тот стоял так крепко, будто пустил корни. Свесил руки по швам и растопырил пальцы, направив ладони к земле, и воздух вокруг него пульсировал от хитросплетения всевозможных видов энергии.

Несколькими секундами позже моя ледяная стена с треском обрушилась под ударами йотунов, не обращавших внимания на смертоносные струи раскаленного пара.

Но этих секунд оказалось предостаточно.

Старик резко открыл глаза, оскалился, повернул ладони кверху, медленно поднял руки, дрожавшие так, будто на них давил не поддающийся осмыслению груз, и прогрохотал:

– Plimmyra!

Ревущие йотуны ринулись к нам, гулко топоча по земле…

…И та вспузырилась, а затем без церемоний стала поглощать гигантские тела. С громозвучными воплями смятения и ярости великаны падали и бились в силках тверди, которая теперь, насколько я видел, донельзя напиталась водой и превратилась в нечто вроде зыбучего песка.

Пока гиганты пытались выбраться из этой трясины, старик охнул и обмяк, расставаясь с энергией заклинания. Он схватился за бетонную стену парковки, обменялся взглядом с Кристосом, и оба начали хрипло посмеиваться – как видно, от радости, – хотя что один, что другой изнурились до полного изнеможения.

Пару секунд предводитель эйнхериев с восхищением наблюдал, как йотуны, натыкаясь друг на друга, нескладно барахтаются в земле. Затем он с ликующим воплем вскинул топор, перепрыгнул через бетонное ограждение и пролетел двадцать футов, отделявших его от тротуара. Остальные восставшие воины, радостно подвывая, последовали его примеру. Мне послышался хруст костей, но эйнхерии плевать хотели на сломанные лодыжки, а следующая сцена входит в число тех, что до сих пор являются мне в кошмарах.

В парке развернулась мифическая баталия. Размахивая топорами и копьями, воины с криками набросились на йотунов. По сравнению с великанами эйнхерии почти ничего не весили, поэтому бег по зыбкой поверхности требовал от них не больше усилий, чем кросс по умеренно раскисшему полю.

Вздымались и опускались пылающие мечи йотунов, но хотя в прошлом великаны передвигались с умопомрачительной скоростью, гигантский размер и нынешняя скованность движений не позволяли им отбиваться с должной сноровкой. Скандинавы то приседали, то подпрыгивали, то уворачивались от несшихся к ним громадных клинков. По большей части успешно, но я видел, как одного, будто козявку, расплющило обухом йотунского топора, а другого пронзили пылающим мечом, как пронзают вертелом цельного вепря, и подняли к небу, и эйнхерий кричал, пока его внутренности не обратились в черный пепел. Третьего йотун схватил мясистой ладонью с толстенными пальцами, сунул его голову с плечами в широкую пасть и отгрыз их примерно с тем же усилием, с которым я откусил бы уши у шоколадного зайца.

Десятки эйнхериев приняли страшную смерть.

А затем наступил их черед.

Несмотря на размеры йотунов, эйнхерии знали, как взять их в оборот. Пока одни жертвовали жизнью, принимая удары пылающих клинков, другие вовсю пользовались окнами возможностей, созданными гибелью соратников. Они полосовали обездвиженных йотунов увесистыми палашами и секли тяжелыми секирами, кололи клинками, по возможности выискивая пустоты в громадных звеньях кольчуг, рубили подколенные сухожилия и подсекали паховые связки – ведь при всей своей циклопичности великаны оставались существами из плоти и крови.

Такой зверской и бесчеловечной схватки вы ни в каком кино не увидите. Кровь йотунов струилась даже не ручьями, а небольшими реками. Один ее фонтан брызнул в лицо вожаку эйнхериев, и тот вспыхнул, будто Человек-факел[21], но, даже объятый пламенем, не переставал орудовать секирой, покуда не рухнул на землю угольно-черным манекеном. Человек двенадцать эйнхериев разом прыгнули на грудь йотуна; двоих расплющило в полете, но остальные десять совладали с великаном и завалили его на спину, не переставая иссекать ему лицо и горло клинками и перемежая выпады боевыми кличами, покуда меч другого йотуна не прошелся над землей на уровне бедра и не рассек всех десятерых надвое. Тринадцатый эйнхерий тем временем подпрыгнул, вонзил кинжал в ляжку врага и повис на рукояти, а свободной рукой вмял детонатор в брикет взрывчатки. За этим последовал звук, похожий на кашель существа размером с гору. Ударная волна тяжело толкнула меня в грудь, а лишенный ноги йотун рухнул на землю, где его ожидала мучительная смерть.

Великаны убивали эйнхериев во множестве, но викинги попросту не обращали на это внимания.

Крича от радости, смеясь и горланя песнопения, один за другим они встречали такую ужасную смерть, о которой мне даже вспоминать непросто, не говоря уже о том, чтобы описывать ее в этих мемуарах.

Но Богом клянусь, с собой они забирали йотунов.

Главарь великанов – тот, у кого был рог, – дополз до