– Привыкла, – шепнула, чувствуя, как наворачиваются слезы. – Спасибо.

– Я отважу от тебя гибель, – Моркка Виелмо откинула с Совьон покрывала и приподнялась с сундучка, – а дальше ты уж сама разбирайся.

Вёльха достала из-за пояса костяной кинжал и, бормоча слова на старом северном языке, который помнили разве что горы да драконий князь, наискось рассекла себе правую ладонь. Она разжала кровоточащий кулак над животом Совьон, прикоснулась… Совьон ощутила тепло кипящей ведьминской крови, внутри защекотала невесомая счастливая надежда.

Затем, надавив острием на подушечку пальца, Моркка начертила узоры на лице Совьон: полосы и знаки – на лбу и по скулам, вдоль спинки носа, а две мягкие багровые точки – на веках. Совьон с удивлением отметила, что кровь ведьмы пахла не железом, а лесом после дождя, хвоей и соком из налившихся ягод, шерстью лисиц и сурков, диким медом и болотными цветами.

– Ах, Совайо Йоре, – вздохнула Моркка Виелмо, потрепав ее по щеке. – Какая бы из тебя вышла славная вёльха. И какой никудышный получился человек.

Совьон, может, и рада была бы поспорить, но да что тут скажешь?..

* * *

Это была бесснежная и почти безлунная ночь: бледный лик лишь краешком выглядывал из-за черных облаков. Жангал, закутавшись в самые теплые из покрывал, перебегала мелкими шажками, все дальше и дальше отходя от шатра, где жил Дагрим. Рабыня надеялась, что уснувший хозяин не хватится ее до самого утра и она успеет сделать все, что задумала.

Она пробиралась вдоль лагеря, сторонясь освещенной кострами земли – так хотела, чтобы никто ее не заметил. Однажды Жангал чуть не попалась на глаза дозорным, совершавшим обход, и чудом успела скользнуть в тень меж шатрами. Она не ждала добра ни от одного из мужчин, обитавших здесь, а особенно боялась встретить Латы, зеленоглазого красавца-дружинника. Тот уже не раз прогонял Жангал от постели женщины, которую она звала Жамьян-даг. Это он настоял, чтобы Магожа перестала давать рабыне кров, – вот Дагрим и уволок ее к себе.

Жангал потребовалось время, чтобы выяснить, что к чему.

«Это ненадолго, – ворчала знахарка. Она называла Жангал дурехой и растяпой, но помогала ей как можно дольше не встречаться с Дагримом. – Ведьма помрет, и вернешься обратно. Будешь снова выводить меня из себя, криворукая ты баламошка».

Жангал, плача, пыталась расспросить, почему княжий дружинник гонит ее от Жамьян-даг.

«Известно, почему, – сплюнула тогда Магожа, разжигая вечерний костер. – Приятельница твоя – ведьма, а ведьмы умирают мучительно, если не успели найти преемницу и сбросить на нее груз своих чар. Из всех в лагере только ты, молоденькая девка, ей подходишь. Но твоя приятельница не хочет делиться с тобой волшбой. Может, знает, что ты неподготовленная и от такой силы с ума сойдешь».

Жангал не боялась сойти с ума. А жить беспомощной невольницей – боялась. Вот и пробиралась в ночи, пригибаясь к земле и остервенело стирая с губ и щек следы от поцелуев Дагрима. Иногда она хныкала от тревоги, и пар вылетал из ее рта мягким облачком. Иногда, заслышав чьи-то шаги, Жангал пряталась и глядела на низкое небо с редкими крапинками северных звезд. Хоть бы дойти, хоть бы забрать у Жамьян-даг ее чародейство!..

Стрелой Жангал обогнула костер, зажженный у знахарского шатра, и шмыгнула внутрь, переступая как можно тише. В шатре было гораздо темнее, чем снаружи: Жангал пошла на ощупь, надеясь, что не наткнется на спящую Магожу. Ее глаза, постепенно привыкая ко мраку, разглядели плошку, в глубине которой догорали лекарственные травы. Жангал медленно пошла на неверный огонек, догадываясь, что рядом с ним находилась постель больной.

Рабыня скользнула на колени рядом с ложем: блики мельтешили, освещая черты Жамьян-даг. Она спала, и дыхание у нее было удивительно мерное. Жангал, сама стараясь не дышать, выпуталась из своих покрывал – чтобы лучше разглядеть лицо Жамьян-даг, бледное и страшно красивое. С черными, как у ханш, длинными бровями, одну из которых рассекли давним ударом. С точеными скулами: на правой темнел синий полумесяц. Жангал не знала, как передается чародейская сила, поэтому лишь протянула дрожащий палец, чтобы коснуться колдовского знака.

Воительница перехватила ее запястье ловко, резко, будто ей ничего не стоило скинуть с себя оковы сна.

– Ах ты хитрая лисица, – проговорила она хрипло. – Сказала же, чтобы тебя ко мне не пускали.

Она немного приподняла голову, выпуская руку Жангал, – от испуга рабыня едва дух не испустила.

– Твое счастье, – откинулась на подушку, – что я уже передумала умирать.

Яхонты в косах III

Кригга чувствовала на губах травяную горечь. Марлы поили ее отварами перед каждой встречей с Сарматом, иногда – и после. Несложно было догадаться, зачем: раз драконьи жены погибали к летнему солнцевороту, им не стоило вынашивать в себе жизнь. Только Кригга, выросшая в деревне и слышавшая множество шепотков и знахарских присказок, не верила в чудодейственную силу снадобий. Она боялась представить, что случилось с женщинами Сармата, которым отвары не помогли. Как марлы вытравливали из них плод? Пытались ли они спасти их и был ли в том толк? Кригга не сомневалась: марлы и в подметки не годились лекарям, способным остановить кровь у женщины, выкинувшей дитя.

Хоть бы эта доля ее минула.

– Что-то не так?

– Нет. – Кригга попыталась улыбнуться, стирая привкус глотком подслащенного вина. – Все хорошо.

Она оставила кубок и зябко повела плечами. Но в палатах, кроваво-ониксовых, царило блаженное тепло: Кригга не помнила ни одной ночи, которую Сармат провел бы с ней в холодном чертоге. Сейчас они сидели друг напротив друга на полу, утопая в длинном ворсе ковра. Между ними – доска из цитрина и сливочного цвета кварца, на которой стояли стесанные снизу шарики из горного хрусталя. Сармат объяснил, что это гахра – игра батыров и мудрых ханов, придумавших, как упражнять не только тело, но и разум.

– Твой ход, – заметил Сармат.

Он скрестил ноги на тукерский манер. Кригга попыталась сделать так же, подоткнув под лодыжки исподнюю рубаху, наспех натянутую на разгоряченное тело. И сейчас Сармат, одетый лишь в шаровары и неплотно запахнутый халат, расшитый оранжевыми птицами, был таким красивым, что Кригга едва могла смотреть. Лампады и свечи услужливо освещали его лицо: медь волос и бороды отливала тягуче-медовым, а в темных глазах, сощуренных ласково, по-кошачьи, плясали искорки.

Кригга сглотнула. Когда она не видела его, ей было нетрудно рассуждать здраво и желать ему поражения в войне. Но