сейчас…

– Пощади, господин, – буркнула она, отводя взгляд. – Я дуреха и ничего не смыслю в подобных играх.

Действительно, дуреха. Кригга рассерженно заметила: когда Сармат бархатно рассмеялся, у нее сладко сжало в животе.

– Попробуй.

Они уже играли какое-то время, и Кригга даже разобралась с правилами. Но как сосредоточиться, если Сармат-змей улыбался, отбрасывая за спину косицы с зычным позвякиванием зажимов? Если он, следя за доской лишь в четверть внимания, смотрел на Криггу сквозь подпаленные ресницы? Он пил вино, запрокидывая голову и обнажая шею с горячо бьющей жилкой; мял кусочек свечного воска, податливо таявший в его пальцах. Кригге казалось, что сама она – этот кусочек, разомлевший от жара и близости.

Она потерла виски, опуская лицо к доске. И с удивлением заметила, что наискось от одного из ее хрустальных шариков выстроился ряд фигурок противника, – чтобы она могла срезать их единственным ходом.

– Это нечестно, – выдохнула она. – Ты мне поддаешься.

Сармат вскинул брови.

– Не понимаю, о чем ты.

– Неправда. – Она спрятала в ладонях пылающие щеки. Осторожно убрала прядку, сбегающую по плечу, а когда случайно коснулась участка спины над лопаткой, вспыхнула еще больше: недавно Сармат ее там целовал.

«Глупая девка! – одернула себя Кригга. – Перестань!»

Но как перестать? Чем меньше времени оставалось до лета, тем Сармат становился словоохотливее, нежнее и звонче. Или Кригга переставала бояться, хотя и понимала, что ее страх должен лишь возрастать – о, она понимала, почему. Кригга выросла в местах, где женщины не имели права выбора, а подневольное замужество было обычным делом: неудивительно, что на нее так влиял мужчина вроде Сармата – веселый, ласковый, ни к чему ее не принуждающий, прислушивающийся ко всем ее желаниям, кроме одного – вернуться домой. Однако всем женщинам, среди которых выросла Кригга, на роду было написано покинуть отчий дом и быть покорными мужьям.

Она тяжело вздохнула, охлаждая рот пряной вязкостью вина. Помолчала – Сармат не торопился прерывать тишину. Только потянулся к столу, с которого взял гнутый нож и корзинку с засушенными фруктами.

– Нынче мартовское полнолуние, верно?

– Да, – улыбнулся он, передавая ей с ножа ломоть засахаренной груши. – Скоро солнцестояние. Как говорят легенды, после него начинается – что?

Кригга внимательно на него посмотрела.

– Часть года Сарамата-змея.

– И Молунцзе, – добавил, отрезая ломоть и для себя. – В общем, все мое. Замечательное время. Долой затяжную зиму, которой правит Кагардаш или Тхигме, и да здравствует теплая весна и хмельное лето. Пляски у костров, цветение ландышей и маков, гадания на суженого-ряженого и калиновые венки, сплавляющиеся по реке.

Кригга медленно подтянула колени к груди.

– Сегодня господин совсем другой, – осторожно сказала она. – Не такой, каким был на прошлую луну.

Сармат приподнял уголок губ – нож, измазанный в сладкой вязи, застыл у подбородка.

– О, – произнес коротко, смотря на Криггу иначе, едко-хищно. – Догадываюсь, о чем ты толкуешь.

Он вытер лезвие платком.

– Видишь ли, – начал неожиданно открыто, – я думал, что у меня трое мертвых братьев. Двух из них убил я, а до третьего так и не сумел добраться, и его искрошило время. Но я ошибся, и сейчас тот, чья часть года подходит к концу, идет на меня войной.

Кригга обсуждала вести с Рацлавой и догадывалась, о ком ей еще зимой рассказывал муж. Однако не смогла не удивиться, услышав это от самого Сармата.

Более того – она опешила.

– Кагардаш…

– М-м, – протянул он с застывшей улыбкой, – предпочитаю другое имя, не тукерское. Хьялма. Что ж, не стану скрывать, я был слегка… – Сармат провел языком по губам, подбирая нужное слово, – раздосадован. Своей смертью Хьялма оказал бы услугу и мне, и Княжьим горам, но, увы, не сбылось.

Он подался вперед, упираясь локтем в колено, а кулаком – в висок.

– Ты могла заметить: я – сплошной сгусток чувств. – Насмешливо дернул бровью. – Всполох переживаний. Не самое лучшее качество для того, кто хотел стать князем, а? Мой недостаток. Приходится брать себя в руки.

Кригга сжимала и разжимала в горсти ткань рубахи. В висках шумело: с ума сойти! Она затравленно рассматривала багряные стены чертога, примятое ложе и золотые украшения с крапинками самоцветов, рассыпанные по ковру. Как все может быть таким размеренным? Почему Матерь-гора не содрогается в ужасе, засыпая один чертог за другим, если князь Хьялма жив и его войско наступает на мятежных братьев? Почему Сармат беседует с женой, поигрывает ножом и топленым воском, хотя тот, кого он ненавидит, – наверняка Хьялма тоже дракон! – подбирается все ближе и ближе?

– А что изменилось сейчас, господин? – спросила Кригга, стараясь не смотреть ему в глаза. – Почему ты такой… спокойный?

Он улыбнулся шире прежнего, обнажив просвет на месте клыка. Откинул со лба волосы, и в мерцании свечей кольцо в его правой ноздре блеснуло золотом, а перстни брызнули киноварной кровью.

– Потому что, – произнес Сармат, прокручивая меж пальцами рукоять ножа, – я вспомнил кое-что важное.

– Что же это?

– Я – страшный враг, дорогая. – Подмигнул лукаво. – И меня тоже стоит бояться.

Кригга не нашла, что сказать. Но это и не потребовалось – Сармат скинул с себя кривую усмешку и заявил, что засиделся. Он дотянулся до одного из сундучков, выуживая резной ларь, вытесанный из яшмы с сердоликовой прослойкой. Поставил его себе на колени.

– Знаешь, что это?

Стоило Сармату приоткрыть крышку, как заработал выверенный механизм и потекла песня.

– Музыкальная шкатулка, – восхитилась Кригга и тут же смутилась своего ребячества – не о том думает! – Я встречала такие в твоих сокровищах. Они чудесные.

Внутри ларчика маленький дракон с кружевными гранатовыми крыльями скользил в облаках из белого агата. Облака и дракон приподнимались и опускались, а песня продолжалась с легким пощелкиванием внутренних деталей.

– Рацлаве бы понравилось, – предположила Кригга, а Сармат скривил губы, словно упоминание о второй жене было лишним.

– Не уверен, – бросил он. – Не думаю, что ей что-то бы здесь пришлось по вкусу. Слишком уж она… никакая, да и песни из шкатулок сопровождает треск. Впрочем, хватит.

Он отложил шкатулку и нож на столик. Резво встал на ноги и наклонился к Кригге: приподнял, увлекая к себе. А музыка все играла и играла.

– О нет, – грустно сказала Кригга. – Из меня вышла никудышная плясунья.

Меньше всего ей хотелось попадать под Сарматовы чары, когда он откровенно заговорил о своем брате. Но тот заложил левую руку себе за пояс, прижав ладонь тыльной стороной. Правой же закружил Криггу под мерные механические переливы, мелко трепещущиеся у сердца.

– Готов спорить.

Разве она могла воспротивиться? Кригга сжала кулачки, поднятые до уровня талии; закачала развернутыми локтями, но лицо у нее было нарочито-страдальческое.

– Уверена, перед тобой женщины танцевали куда более искусно. – Она взметнула кисть