Тея снова садится, затем на цыпочках подкрадывается к двери. Босиком, чтобы не услышали. Ноги – ледяные. Девушка стоит в коридоре, сосредоточенно считая про себя минуты. Что она может продать, чтобы никто не заметил пропажи? Бо́льшая часть их ценного груза уже ушла, чтобы семья была обеспечена пчелиным воском, хорошими дровами, тонкими ломтиками бекона и ужинами с нежеланными поклонниками. Все картины, собранные ее матерью и дядей, проданы, за исключением одной. Как и лучшие ковры, и богато украшенное серебро. У самой Теи нет ничего ценного, ее юбки и корсажи, плащ да сапоги – все это сделано из хорошего материала, но она не может их продать, что же тогда останется скрывающейся шлюхе?

Девушка останавливается у подножия чердачной лестницы. С детства ей запрещали подниматься туда одной, боялись, что упадет. Но сейчас ее некому остановить. Тея берется за перила с обеих сторон лестницы и начинает подниматься. Наверху холоднее, чем в могиле, и почти ничего не видно. Слабый лунный свет, падающий из открытого окна в центре фронтона, придает полупрозрачный блеск громоздким коробкам и пыльным простыням. В этом неверном свете Тея ступает по шершавым доскам пола.

Здесь должно быть что‐то, что Тея может продать. Такое, чего не хватятся десятилетиями. Она обходит помещение, приподнимая простыни, обнаруживая колченогий стул и старый игровой стол, знававший лучшие времена. В одном сундуке лежат потрепанные одеяла. Никто не купит их за ту сумму, которая ей нужна. Внимание Теи привлекает сундук в углу чердака, втиснутый под балку. Она медленно подходит к нему, опускается на колени и проводит ладонями по старому дереву. Сундук похож на тот, в котором лежат одеяла, но крышка прочнее. В полумраке девушка нашаривает две защелки с обеих сторон и открывает их, морщась от скрежета ржавого металла. Крышка поддается с удивительной легкостью, и Тея чувствует приятный аромат кедрового дерева. Наклонившись так, чтобы не заслонять лунный свет, Тея рассматривает найденное сокровище.

В кедровых стружках лежат связанные стопками книги. Кому они принадлежат? В доме нет книг, они слишком дорогие. Отец и тетя предпочитают читать толстые гроссбухи, есть еще старая семейная Библия, конечно, но эти, спрятанные на чердаке, совсем другое дело.

Тея вынимает одну связку, развязывает бечевку и открывает верхнюю книгу. Увесистый том в добротном переплете. Внутри – гравюра по дереву, изображающая сцену кораблекрушения, под ней – еще одна, такого же качества. И еще, и еще.

Очень заманчиво унести с собой целую связку, но Тея не хочет признаваться, что рылась в этом удивительном хранилище, пусть она ни разу и не видела, чтобы кто‐то поднимался на чердак. Сменив позу, девушка глубже запускает руки в кедровую стружку. Пальцы нашаривают череп маленького животного, который Тея тут же роняет. Еще в сундуке лежат перья, длинные перья птицы, каких она никогда не видела. И какие‐то стручкообразные штуки, семена, похожие на драгоценные камни.

Внезапно Тея нашаривает что‐то пружинящее под пальцами, но прочное. Мягкий, словно соболиный мех, материал. К своему изумлению, Тея нащупывает пару рук, потом пару ног и вытаскивает миниатюрную куколку. Поднеся ее к окну, девушка разглядывает пару серых глаз, изящную шею и старомодный воротничок. Выражение сдержанности на кукольном личике и знакомый волевой рот.

У Теи перехватывает дыхание. Она узнает, кто это. Это ее мать. Девушка прикасается к юбкам Марин, к рукавам платья, к тонким ручкам. Держит фигурку в ладони. Так странно наконец встретиться с матерью, когда та уже не может говорить, а Тея едва ли может позволить себе что‐то громче шепота. Девушка пристально рассматривает куклу, замечая в проработанных деталях, изяществе и почти живых ручках и ножках черты, схожие с куклой Вальтера. Возможно ли, что их создал один и тот же человек? И если да, то как это возможно? Что кукла, изображающая ее мать, делает в чердачном сундуке и кто ее сюда положил? И почему ей, Тее, никогда не говорили о ее существовании?

Кукла продолжает слепо смотреть на свою живую дочь, безмолвная и таинственная. Волевой рот ей ничем не поможет. С колотящимся сердцем, сжимая фигурку Марин в одной руке, Тея возвращается к сундуку и продолжает рыться в нем, пока не нашаривает спрятанную в кедровой стружке вторую куклу.

Поднеся ее к свету, Тея сразу понимает, что держит миниатюру отца. Его черный костюм и открытый взгляд ни с чем не спутаешь.

– Папа? – шепчет девушка, не в силах сдержать восхищение поразительным сходством.

Но отец крепко спит в постели внизу. В руках у Теи лишь пугающе похожий двойник. Она держит фигурки родителей, разглядывая их в лунном свете. О, как она желает, чтобы они смогли ответить на все ее вопросы. Глядя на них, Тея осознает, как мало о них знает. Тайны вечно скрываются за молчанием и неумолимостью смерти. И все же, как она ни старается, она не чувствует любви между ними. Какими бы ни были красивыми эти куклы, они ничего не расскажут.

На мгновение Тея думает унести их в свою комнату. Они могут присоединиться к Вальтеру и крохотному золотому домику, стать частью ее тайника, где прошлое встретится с будущим, сжатое в миниатюрную форму и спрятанное под кроватью. И все же что‐то ее останавливает. Эти куклы лежат здесь вдвоем на чердаке. Тея точно не знает, чьи они, но не может переносить их с места на место. И она не вправе забрать их себе. Если даже ее собственный отец не хочет говорить с ней о прошлом, о личном, как она может ожидать большего от кукол?

И если начистоту, куклы немного жуткие. Видя лицо матери спустя столько лет, Тея не знает, как к этому относиться. Наверное, она могла бы восторгаться или почувствовать близость. Но, возможно, достаточно просто знать, что образ матери продолжает существовать здесь, в деревянной стружке, в то время как ее кости превращаются в пыль в гробнице Старой церкви.

– Я еще вернусь тебя проведать, – шепчет Тея на ухо Марин, почти как живой, но неспособной услышать. Неспособной увидеть.

Тея укладывает мать и отца обратно в деревянную стружку и прячет их там, испытывая странную грусть. Девушка в последний раз сжимает фигурку матери, и тут ее рука натыкается на что‐то похожее на свиток.

Тея тут же хватает его, предполагая, что это свернутый в трубочку холст. Каждый знает, как сильно жители Амстердама любят картины, независимо от того, оправлены они