Его непосредственный начальник, глава московских «охранителей» Мартынов, был чем-то недоволен. Но от громкого голоса помощника встрепенулся и он:

– Мы их всех, как лучами Рентгена, просветим! Подлежащих сомнению вычеркнем. Мало-мальски опасных вообще вышлем из города! – Барон был доволен произведенным эффектом, после чего вернулся к обычному тембру голоса. – Но ведь августейшее семейство не на облаке сидит. Из Кремля оно пойдет на закладку памятника Минину и Пожарскому. Пешком, в окружении патриотически настроенной толпы. Люди будут теснить охрану, давиться, толкаться…

– Так что вы предлагаете? – не выдержал Мартынов.

– Там идти всего триста саженей. А от Владимира до Суздаля тридцать четыре версты. Но эти сажени будут опасней, чем те версты, – продолжил методично объяснять ротмистр. – Путь между городами станут охранять конные стражники, дюжина урядников, общая полиция. Еще дворцовая, переодетые агенты Охранного отделения, собственный его величества конвой. Мышь не проскочит. Все на виду, любого выскочку издалека разглядишь. А в нижегородском Кремле по пути на Благовещенскую площадь… Кто там встанет шпалерами[23] по бокам? Как среди них вовремя разглядеть злоумышленника с бомбой или револьвером?

– Как?! – спросили все уже хором.

Штемпель сделал театральную паузу, набрал в легкие воздуха и бухнул:

– Среди них нужны наши люди…

Местная ячейка СЭПвВ привычно заседала в старом доме.

– Диктофон все еще пишет?

– Конечно.

– Все-таки я не понимаю, зачем нам в прошлом эта штука?

– Вам уже много раз объясняли. Мы обязаны вести протокол. А все, что сказано вне протокола, не будет никем учтено. – Произнеся это, строгий собеседник кашлянул.

– А может, оно мне и надо?!

– Сделаю вид, что я этого не слышал.

– Господи, Монахов, ну мы как в школе! Вы – нам не учитель, а мы не ученики! Перестаньте вести себя с нами как с малыми детьми!

– Вы только что нарушили пункт четырнадцать точка два памятки о правилах поведения во время командировки сотрудника Службы эвакуации пропавших во времени.

– Да хватит уже «выкать», надоел!

– Прошу прощения, а в чем именно состоит нарушение? – В разговор наконец вмешался кто-то третий, а именно – обладательница примирительного женского голоса.

– Он назвал фамилию, – коротко пояснил председательствующий.

– А я и не такое назову! Я вам сейчас все-все про него расскажу! Например, о том, что он входит в ячейку партизан времени! Что, съели?!

– А это уже серьезное обвинение… – вмешался четвертый. – Какие у вас доказательства?

Первый потер все еще красноватую щеку:

– Я общался с Керенским, и с Брусиловым, и со многими другими. Все они подтверждают, что господин Монахов, Александр Александрович, когда-то представлялся им как сотрудник СЭПвВ! Ну а позже… внимание… барабанная дробь… настойчиво склонял их к вступлению уже в группу партизан времени!

– Грубое нарушение пунктов четырнадцать один, четырнадцать два, восемь точка семь, а также шестнадцать точка один, – констатировал Монахов хриплым, но спокойным голосом.

– Поясните! – потребовала примирительная, и в ее голосе уже не ощущалось прежнего человеколюбия.

– Назвал не только фамилию, но и имя-отчество. Вступил в несогласованные контакты с историческими деятелями. Обсуждал с ними работу службы.

– Это уже действительно серьезно, – констатировал четвертый.

– Да вы что, ребята?! Вы сейчас МЕНЯ обсуждать будете? А не его? Да вы понимаете, что он уже давно работает на партизан и сливает им все, о чем мы тут говорим?! Клянусь вам, все так и было. Какие хотите доказательства предоставлю, все покажу и расскажу!

– Пункт тридцать – предательство Службы эвакуации пропавших во времени, участие в оперативной деятельности партизан, переход на сторону врага, – подытожил Монахов, когда вышедшего из себя оппонента уже вязали коллеги.

А потом нажал какую-то кнопку, и запись диктофона остановилась.

– Вот для чего он нужен… – констатировала примирительная.

– Да вы не понимаете! Монахов – продажная шкура, такая же, как Двуреченский! Они стоят друг друга! Просто один был как бы на виду, а другой в тени! Я предоставлю какие угодно доказательства! Отправляйте меня в центр, я все-все им расскажу! – не унимался теперь уже бывший двойной агент.

– Если доживешь, – предположил пятый. Шестого в этот раз не было.

А труп Незнамова, Василия Васильевича, обнаружили уже утром в канаве у Патриарших. Горло мещанина 1890 года рождения было перерезано, лицо обезображено. На теле нашли минимум пять жестоких ножевых ранений. Свидетелей происшествия не было.

В Петербурге генерал от кавалерии Алексей Алексеевич Брусилов встретился с несколькими коллегами из Генерального штаба и даже заглянул на один великосветский прием. Во дворце графов Шереметевых на набережной Фонтанки, или в так называемом Фонтанном доме[24], проходило очередное заседание любителей погадать на судьбу Отечества. Брусилов относился ко всему этому уже не столь серьезно, как некоторые великосветские дамы, но продолжал по старой памяти посещать спиритические сеансы.

На этот раз с гастролями из родной Польши в Петербург приехал упомянутый уже медиум с зеленым лицом Ян Гузик. Свое выступление он проводил примерно по той же схеме, что и в Варшаве. Одним из отличий разве что было присутствие в рядах богемной великоросской публики Матвея Ивановича Скурихина. Казак ни от кого не скрывался. И даже наоборот – всем своим видом демонстрировал, что скрываться ему не от кого.

Парой фраз герой нескольких войн перекинулся и с Брусиловым. Причем генерал от кавалерии почтительно склонился перед низшим по званию, засвидетельствовав тому особое почтение.

– Матвей Иванович…

– Алексей Алексеевич.

– Как вы?

– Вашими молитвами.

– Слышал, вы теперь тоже участвуете в охране государя?

– Понемногу, все мы делаем одно дело.

– Вот уж действительно. И окажись злонамеренные в руках ваших казаков, боюсь, останутся от них только рожки да ножки, – пошутил Брусилов.

– Боюсь, что так… А вы здесь как? – Казак предпочел сменить тему.

– По той же причине. Беспокоюсь за судьбу царя и Отечества… Слышал, Гузик напророчил нам всем эру благолепия и процветания?

– Его бы устами, его бы устами… Однако в прошлый раз он нагадал мне, что зарубцуется шрам… – Казак потер место ранения на щеке, которое по-прежнему чесалось.

И оба служивых немного посмеялись.

– Но в одном он прав, – заключил атаман. – Ни одна пуля меня не берет… Король крестей вкупе с тузом пик не дают мне почить раньше времени!

Брусилов деликатно улыбнулся. Тогда как Казак рассмеялся в голос.

Казак был настолько уверен в своей неприкосновенности, что начал появляться на людях, где только возможно. К примеру, на смотре частей в рамках подготовки Романовских торжеств. Уже в Москве, на Ходынке, где около двух тысяч пеших и конных отрабатывали строевой шаг и ответ государю императору, после того как тот поздоровается с воинами:

– Братцы, спасибо вам за славный парад!

– Ра-ды ста-рать-ся, Ва-ше Им-пе-ра-тор-ское Ве-личе-ство!

Взгляд полковника Скурихина с трибуны с высокопоставленными офицерами пересекся… со взглядом Ратманова, стоящего внизу среди младшего полицейского состава.

– Это не Казак там? – Георгий кивнул в сторону человека со шрамом, который и не думал бежать или хотя бы сменить внешность.

– Запорожский… –